Свечи на ветру
Шрифт:
— А зачем богатеть? — я был рад говорить о чем угодно, только не о Юдифь.
— Чтоб не обижали.
— Чтоб ты обижал? А вдруг у тебя все добро и отнимут.
— Не отнимут. Пролетариату нечего терять, кроме своих оков. Я пролетарий, по-простому то есть обиженный… и родом из обиженных… Мать… отец… все обиженные… Дороги мостили, чужих детей нянчили. Забирают у таких, как реб Натан.
— В книгах вычитал? — поинтересовался я.
— От Пинхоса узнал. Этот портняжка все знает. Таков, говорит,
— Какая же это справедливость, если ты собираешься кокнуть Рохэ? — поддел я его.
— А разве с тобой никогда такого не бывало? Встанешь с кровати и хочешь кого-то убить?
— Пока нет, — сказал я нерешительно.
— Приходи сегодня ночью к парикмахерской. Как только Рохэ захрапит, так с божьей помощью и начнем.
— Убивать?
— Не прикидывайся дураком! Возьмем лестницу, гвозди, молоток и приколотим вывеску. Старуха проснется, взглянет и лопнет от злости. Придешь?
— Сам приколотишь. Не калека.
— Вдвоем лучше.
— Вдвоем хорошо детей делать, говорила моя бабушка.
— С Гутманшей, например, — захихикал мужской мастер Лео Паровозник.
— Чушь городишь и рад.
— Не все попадут в рай, но на звезды смотреть каждый волен, — огрызнулся Лео. — А Гутманша, брат, звезда… Молчу, молчу, — спохватился он и забарабанил костяшками пальцев по стеклу бутылки. — В мои годы у отца уже было трое детей: Янкеле и Ханеле от первой жены, и я от мамы.
— А разве твоя мама не была его первой женой?
— Не, — коротко бросил Паровозник. Он на минуту задумался, прижал к груди вывеску и продолжал: — Мой сводный брат Янкеле живет в Бостоне. У него там, у охломона, магазин готового платья. Джейкобс Паровозник одевает всю Америку. Если ты такой умный, как о себе мнишь, ответь мне, пожалуйста, почему один человек оказывается в Бостоне, в магазине готового платья, а другой прозябает в паршивой парикмахерской и ждет не дождется, когда выжившая из ума старуха протянет ноги?
— Такова божья воля.
— Никакого бога нет. Так говорит Пинхос. Все зависит от нас.
— От евреев?
— От обиженных. Мир, говорит Пинхос, надо изменить.
— Мой отец тоже так говорил.
— Надо. Обязательно. Пусть мой сводный брат Джейкобс займется Рохэ, а я займусь Америкой. Смотри! Смотри! — вдруг застрекотал Лео и прильнул к оконному стеклу. — Коган! Ей-богу, Коган!
— Пинхос?
— Какой Пинхос? Младший лейтенант Коган на кладбище!
Теперь и я прильнул к окну.
— Давай его пригласим в избу, — нос Паровозника просто примерз к стеклу. — Хочешь, я его позову.
Лео приосанился и решительно зашагал к двери.
— Постой. Пойдем вместе.
Младший лейтенант Коган задумчиво бродил между надгробий, сбивал с них танкистской варежкой лепешки снега
— Шолом алейхем! — сказал Паровозник, и младший лейтенант Коган вздрогнул от неожиданности.
Он повернулся, и я успел рассмотреть его лицо: веснушчатое, с белесыми, совсем не еврейскими бровями, тонким носом, подбиравшимся, словно ключик, к замкнутому рту.
— Здравствуйте, — отозвался он и исподлобья глянул на Лео.
— Сегодня суббота, — сообщил Лео.
— Суббота, — сказал младший лейтенант.
— Праздник, — продолжал мужской мастер. — Ходи, гуляй, ничего не делай! Вы меня не помните? Это я вам на мосту сказал: шолом алейхем. Вам и вашему танку.
— Возможно, — сказал лейтенант.
Я еврея узнаю сразу, будь он рыжий, будь он черный, как негр, — похвастался Паровозник.
— Как же вы узнаете? — краешком губ улыбнулся Коган. Он говорил по-еврейски медленно, путая слова и то и дело помогая себе варежкой.
— Секрет, — просиял мужской мастер Лео Паровозник. — Только раз я ошибся, когда Гитлера принял за еврея.
— Гитлера? — оживился младший лейтенант.
— На фотографиях он вылитый еврей, — сказал в свое оправдание Паровозник. — Позвольте познакомиться: Лео, здешний парикмахер. Даниил, могильщик.
— Кто? — не понял танкист.
— Я брею, а он моих клиентов закапывает, — объяснил Паровозник. — Может, заглянете на минутку в избу. Погреетесь. У нас и угощение найдется.
— Спасибо, — сказал Коган и вдруг добавил: — Забавная штука — еврейское кладбище.
— А разве у вас их нет? — удивился Паровозник.
— Нет.
— Ваши евреи не умирают?
— Умирают. Но такого кладбища в Тобольске нет.
— Где? Где?
— Есть такой большой город в Сибири. Тобольск. Я там родился.
— Понятно, — удовлетворился Лео. — Можно задать вам пару вопросов?
— Задавайте, — холодно произнес танкист.
— Не знаю, как у вас в Тобольске, но когда у нас еврей говорит: пару вопросов, то у него их на самом деле тысячи. Тысячи тысяч… Миллионы.
— А вы задайте главный, — посоветовал младший лейтенант Коган.
— Видите ли, весь мой миллион состоит сплошь из главных вопросов. Первым делом я хотел бы у вас спросить насчет парикмахерских. Кому они у вас принадлежат?
— У нас все принадлежит народу.
— Даже парикмахерские?
— Даже.
— Ясно, — горестно протянул мужской мастер.
— Больше вопросов нет? — вежливо осведомился военный.
— Есть один, но уже не главный. Зачем, скажите, пожалуйста, народу парикмахерские? Хотел бы я знать, что понимает в брадобрейном деле ваш народ и наш народ?