Свет дьявола
Шрифт:
– Это – любовь, – широко улыбнулся китаец. – Русская женщина для китайца не имеет возраста.
– Спасибо вам за искренность! – прошептал я.
По коридору на моем этаже прохаживались два высоких китайских парня в стальных костюмах. От шеи до уха вились прозрачные шнуры. Педарасы! Диктатура! Я уже беспокоился за нее. Вдруг не придет? Ее расстреляли за буддийским новоделом, что виднеется из моего окна на восемнадцатом этаже, с камнями, красными рыбами, журчанием водопроводных струй…
Она постучала мне в дверь ровно в одиннадцать, как обещала. В зеленой блузке с голубыми кружевами, с голубой кружевной бабочкой на вырезе. Зеленый цвет ей шел. В руках – сверток. Обняв Лан, я понял, что она
Схватив за руку, я вытащил ее из-за стола. Через секунду мы оказались в просторной, как это бывает в стандартных пятизвездочных отелях, ванной. Она защебетала по-китайски, в глазах возникло сомнение, перемешанное с упрямством, но я не дал ей опомниться – на нас из тарелки душа уже лилась вода. Вода превратила приключение в детскую забаву: она отфыркивалась, моргала, волосы облепили ей лоб и щеки и, как у всякой девушки с мокрыми волосами, вид у нее был вопрошающий. Черные волосы на лобке были свежевыбриты по западной моде. Я вымыл ее от плеч до пяток, завернул в полотенце и отнес на кровать.
Здесь, на кровати, она превратилась в бесстыжую девчонку, жадную до ласк, готовую принимать самые неприличные позы. Но во всем этом был особый восточный колорит: ее глаза, руки, тело лишены христианской вины, ее движения, действия непорочны. На Востоке нет блядства – в этом сила и слабость восточной эротики. В ней есть своя пряность – она извлекает из твоего тела невозможные вещи. Но в ней навсегда сохранилась линейная последовательность.
На Западе в порнографических гравюрах, начиная с XVII века, художники преувеличивали длину возбужденного члена, поднимали его до небес. Шло удлинение не только члена, но и взгляда. Европейский фантазм основан на эротическом грабеже женской стыдливости. Но, когда после оргазма глаз устает вместе с телом, ограбленное тело девальвируется. Голая женщина, стоящая раком, в европейской голове отличается от невесты. В восточных средневековых миниатюрах отсутствует знакомая система координат. На смену ей приходит всего лишь выбор любовного партнера: запреты рушатся в момент обнажения. Дальше – наслаждение и умиление. Вот почему восточный член на эротической картинке куда более правдоподобен, нежели западный. Его примут таким, каков он есть.
Если в кровати христианский фантазм сталкивается с восточной безгреховностью, наступает либо облом, либо – полет. Сидя на моем лице своей открытой промежностью, Джен Лан снаряжала меня в полет. Неожиданно она потянулась к тумбочке, выдвинула ящик, пошарила в другой тумбочке – не нашла. Догадаться, что она ищет, было нетрудно. Тогда она вызвала по телефону коридорного. Тот, войдя в номер, с преувеличенной вежливостью кивнул мне, а в ответ на ее слова покачал головой. Когда он вышел, она присела на край кровати, смерила меня последним оценивающим взглядом и, отбросив полотенце, бросилась в объятия.
В конце концов постель была залита кровью. Мы молча смотрели друг на друга. В тишине раздался телефонный звонок – звонил
– Переведи ей, пожалуйста, что завтра…
– Завтра у нас даоский монастырь, – перебила меня Вероника.
– Черт! Я не еду в монастырь!
– А что, собственно, случилось?
Она увидела кровь. Джен Лан что-то сказала ей.
– Ей надо идти.
– Две минуты. – Для вящей убедительности я показал Лан два пальца. Лан кивнула. Я подбежал к столу, сунул Веронике в руки записку. Она пробежала ее глазами:
– Странная записка.
– Переведи!
– Ну, в общем, она пишет, что влюбилась в тебя. – Вероника заговорила с гораздо более сильным китайским акцентом, чем обычно.
– Это я понял, – глупо улыбнулся я.
– Но она не знает, как ей быть. Ты женат, у тебя двое детей.
– Откуда она знает?
– Этого она не пишет… Она не хотела прийти, но ей стало жалко тебя…
– Жалко? Почему?
– Ты бы мог гораздо больше сделать, но ты унижаешь свой дар.
Я с ужасом посмотрел на эту замухрышку в бежевом гостиничном полотенце.
– Кстати, сколько ей лет?
– Девятнадцать, – перевела Вероника. – А еще она пишет, что у тебя есть книга по-китайски и спрашивает, где ее купить.
– Она знает про книжку? Она, что, агент китайской разведки? Спроси эту орхидею, почему она до девятнадцати лет была девственницей? Работала массажисткой, 480 юаней на чай…
Джен Лан хотела что-то сказать, взмахнула рукой – с нее съехало полотенце. Не подбирая полотенца, Лан убежала в ванную. Щелкнул замок.
– Лучше бы она молчала, – сказал я. – Скажи ей, что я завтра хочу с ней поужинать.
Когда Джен появилась в комнате в зеленой блузке с голубой бабочкой, Вероника перевела ей мою просьбу. Джен кивнула.
– Она предлагает внизу, в ресторане.
– На глазах у всех? Ладно.
Они вышли вместе.
Наутро мы с Вероникой поехали к даосам. Ехать до них было дольше, чем до Мао. Вокруг зеленые маленькие горы. Я не выспался. Такие же маленькие и крепкие… – дремал я на заднем сиденье. Машина остановилась, началась пытка. Вместе с нами в гору карабкались сотни людей. Мужчины в джинсах несли на руках детей. Месиво из паломников и туристов. Зазывалы звали перекусить в чайных под тентами. Вероника кокетничала и подсюсюкивала. Я взмок. Больше плавать, меньше курить, – в сотый раз сказал я себе. Доползли до вершины. Развевались знамена. Воздушные шары с драконами. Возле храма люди бросали в печь деревяшки. Деревяшки ухали и стреляли. Люди, упав на колени, прижав лоб к земле, замирали в молитве, потом вскакивали, исчезали в дыму. Мы прошли в темный храм с нестерпимо сладкими запахами. Нам в глаза равнодушно смотрели золотые небожители с отвислыми животами. С поклонами нас провели в заднюю комнату. На ковре сидели два больших мешка под глазами – худой настоятель в синей шапочке. По бокам – двое молодых послушников.