Свет дьявола
Шрифт:
– Найди мне жениха в Москве, – сказала она и повесила трубку.
Агент
Когда в 1988 году я впервые приехал в Нью-Йорк из штата Вермонт, где читал лекции по русской литературе, у меня начались такие приступы головокружения, что я с трудом ходил по улицам Манхэттена. Энергия города ударила меня по голове. Казалось, что здесь люди не идут, а летят на роликах, с развивающимися галстуками. Казалось, что только здесь делается что-то настоящее, рождается новая разновидность людей. Я еще не успел прославиться «Русской красавицей», а меня уже всюду приглашали, как будто провидели мою судьбу, звали печататься в «Вог» и в «Нью-Йоркер», водили на ужин к хозяину этих и многих других журналов, знакомили со знаменитостями, Артуром Миллером, Филиппом Ротом, и при этом все слушали меня с неподдель-ным американским энтузиазмом буквально открыв рот. Я не понимал, что происходит, за что Нью-Йорк так сильно меня полюбил. Меня отвезли в башни-близнецы полюбоваться видом из высотного бара. Подо мной летали вертолеты и гуси.
Я стал ездить в Нью-Йорк все чаще и чаще по заданию разных нерусских журналов. Я писал о Гарлеме и ночных клубах, наркоманах и полицейских, школах и тюрьмах, университетских профессорах и трансвеститах.
Нью-Йорк кончился в тот день, когда отчаянные арабы пробили самолетами башни-близнецы. Двумя ударами они сначала изнасиловали, а затем зарезали город. Я приехал в октябре, через полтора месяца после теракта. В городе, где обычно пахнет хот-догами, еще сильно пахло жареным человеческим мясом. Все носили патриотические значки со звездно-полосатым флагом. Значки не помогали. Американцы плохо переносят беду, хотя они знают, как от нее отвлечься. Но в стране, где на вопрос «как дела?» можно ответить только «fine!», трудно найти ответ на глобальную катастрофу.
Нью-Йорк – город желтых такси. Это знает каждый, хотя бы по фильмам. До катастрофы нью-йоркские таксисты любили говорить о том, почему они переехали в Америку из своей страны: России, Бразилии, Афганистана, Бангладеш. Они были юркими, спешащими делать деньги эмигрантами. Сейчас они словно отяжелели и делают деньги натужно, через силу. На фоне этих перемен русская команда, прибывшая выпить виски, выглядела столь элегантно и оптимистично, что, казалось, Америка специально выписала ее для возвращения к забытым американским ценностям.
Курс на самоограничение, который изначально был связан с протестантскими нормами, привел Нью-Йорк к тому, что он стал огромным рабочим городом, окраиной самого себя. Сняв яхту для осмотра Нью-Йорка с воды, русская группа увидела не город-мечту и даже не «город желтого дьявола», а гигантскую улитку, ушедшую в себя. Город распался на отдельные виды. Правда, праздник все-таки ждал нас на водном пути. Зеленая статуя Свободы оказалась невозмутимой. Возможно, она и станет лекарством для продолжения американского рода. Увидев ее, русская бригада потянулась к ней со стаканами виски. После нескольких наших глотков статуя явно развеселилась. Всем стало ясно, что она пританцовывает.
Когда настал вечер и русская группа ушла в очередной умопомрачительный ресторан, я получил возможность пригласить туда своего агента Майкла. И не только его. Вместе с ним пришел Роберт Грин, известный в Америке своими книгами, в которых он переписал мировую историю на американский лад, найдя от древнего Египта до нынешней Японии единую мотивацию жизни – путь к успеху. А также – невеста писателя. Они пришли раньше нас, сидели за аперитивами.
И тут я впервые увидел разительную разницу между успешными американцами и успешными русскими. Сценой сравнения стал модный ресторан, в который каждый нью-йоркский сноб хотел бы попасть, но там по записи (надо ждать неделями) и при этом обжигающе дорого. Вот вошли русские, в своем обычном итальянском великолепии шмоток, которые выглядят не то как издевательство над одеждой, не то как одежда для издевательств, попадали на стулья за круглыми столами так, будто сели в простом суши-баре, и даже не заметили того, что они пригласили двух американцев плюс невесту. Пригласили, и ладно – без всякого парада. И американцы в своих дорогостоящих пиджаках с серебряными пуговицами и приличных галстуках выглядели при русских чопорными учителями английского языка на ежегодной корпоративной вечеринке, а невеста словно вчера приехала из какого-нибудь американского Саратова. Русские принялись глушить мохито с мятными листьями и наперебой удивляться тому, что в одни руки в Нью-Йорке отпускают не больше пяти чудо-телефонов, как будто в Советском Союзе, так что нельзя сумасшедшей американской техникой одарить всех знакомых, а мои американцы даже по одному чудо-телефону еще себе не купили. Зато я запомнил про эти пять телефонов в одни руки, а о чем мы с американцами говорили, не помню. Видимо, о литературе. Или о демократии. Русские улыбались ярко, гедонистически, они улыбались очаровательными культурными улыбками, хотя про посещение музея даже ни разу не упомянули, как будто их там и не было. Прощаясь, американцы сказали, что этот вечер для них – праздник, и русская группа с удовольствием пожала им руки. Русским, кстати, ресторан тоже понравился, и они сказали: – Это даже для Москвы высокий класс. – Агент спросил меня: – Кто они? – Как кто? Хорошие ребята. Разведчики дикой крови. – Отвечая на его немой вопрос, я поспешил добавить: – Я вижу в русской бригаде ядро формирующегося русского мира. Конечно, придется чем-то пожертвовать. «Авиньонских девиц» в будущее не пронесешь. «Братьев Карамазовых» мы тоже оставим в покое. Но даже это не совсем так. Культура просто-напросто должна стать гарниром.
Публичная библиотека
Чтобы кого-нибудь удивить, надо сместить понятия. Салман Рушди как-то устроил всемирную писательскую вечеринку среди динозавров в нью-йоркском Музее естественных наук. Тогда можно было подумать, что писатели как класс стали динозаврами, хотя на самом деле под шум полуторатысячной толпы проснулись динозавры… Командный состав шотландского виски решил по-своему воскресить прошлое. Он преподнес Америке подарок, который у нее отобрали в годы «сухого закона». Он вернул американской элите бренд, который был запущен в 1909 году во времена великого пробуждения Америки. Чтобы найти свое будущее, выпейте свое славное прошлое! Со всего мира слетелись посланцы национального гламура: японцы и арабы, китайцы и наш ударный батальон. Это был настоящий день рождения. С духовым оркестром, бесчисленными фотографами, телеведущими с микрофонами в руках, гвардией шотландских мастеров волынки в килтах. Здесь можно было учиться тому, как создать праздник. Из каких элементов он складывается во всемирном масштабе? Главное в празднике – ритуальное таинство мероприятия. Праздник – это пирамида. Среди знаменитостей должны промелькнуть суперзвезды, чтобы заставить волноваться весь зал, но и сами суперзвезды должны быть обрадованы явлением высшего мира: особами голубых кровей. Не демократически избранный президент, а потомок старейшего рода побеждает в элитной схватке. Затем – гастрономический эффект. Еда должна быть узнаваемой, понятной для всех, но поданной с каким-то кулинарным зигзагом, на грани почти невозможного свидания северного краба с тропической папайей. Вина должны быть сугубо номенклатурными, без всяких затей, узнаваемыми, но не подготовленными к гастрономическим причудам. А потому дарующими свой новый привкус. Концерт должен быть принадлежностью города, места встречи. Сделать акцент на Нью-Йорке, а не валить все в кучу. Певица в тот вечер была мировой знаменитостью. Она выглядела столь капризной, что было удивительно, как она все-таки сюда пожаловала, будто она могла побывать одновременно еще на сотне таких же праздников. Когда она припадала к клавишам рояля, извлекая сладкие звуки, похожие на дым американских сигарет, я подумал, что душа Америки – сластёна, и с этой детской привычкой ничего не поделать. Но еще больше, чем ее пение, построенное по законам брутального кокетства, всех волновал вопрос о ее гонораре. Гонорар был сильнее любовных песенок. Он обернулся общей мерой, роднившей бриллианты на белых шеях, обилие еды, успех, смокинги, таланты. Концерт был построен таким образом, что разговоры за столами потеряли значение, и все вытягивали шеи, за исключением двух русских столов, участники которых, слегка прислушиваясь к происходящему на сцене, жили своей телесной жизнью, спаривались глазами, соприкасались коленками, превращаясь в друзей-любовников у всех на глазах. Интимность русского застольного общения на городской площадке нью-йоркской библиотеки – уникальное зрелище, не хуже мировой певицы, и официанты были охвачены этой высокой теплой волной, а те, другие, что вытягивали шеи, чтобы увидеть сцену, оборачивались на нас в недоумении, порой с укором. Потом, конечно, русские побежали курить, посыпая пеплом ступени дождливого вечера; девушки стайками бегали в туалет задирать юбки и заниматься сортирно-лесбийской любовью. Стихия интимных связей у русских не знает правил. Все построено на многослойных метафорах и русском хохоте, который, как тряпка с доски, стирает все, что сказано до него.
Публичная библиотека – культовое здание в сердце Манхэттена. Серое, приземистое, с толстыми колоннами – антинебоскреб. В каком-то научно-фантастическом фильме в нем укрываются остатки нью-йоркского общества, спасшиеся от оледенения планеты. Чтобы согреться, они жгут книги. По сути дела, мы занимались развитием общей метафоры, только вместо камина с книгами мы собрались согреться старым виски в возрожденной бутылке. Наконец на сцену извлекли виновников торжества, мастеров купажа с розовощекими лицами деревенских парней, которые пьют по три стакана молока в день. Каким образом их угораздило пристраститься еще и к виски – так и осталось для меня загадкой. Запищали страшным мужским писком волынки, и разноцветные официанты с официантками понесли раздавать воскрешенный напиток. Вот здесь можно было затаить дыхание, ибо если напиток – дрянь, то к чему балаган? Но такие законы бытия не применимы к празднику. Если бы к столу подали кока-колу, давление приличий и традиций заставило бы зал узреть в ней возрожденное виски. Все с трепетом попробовали. Ну, как? Виски оказалось отменным.
Вермеер
Гости валили домой. Шикарные автомобили подбирали их у подъезда и везли в частную жизнь. Дома они упадут в кресло и скажут устало, как они устали.
Я не верю в нью-йоркский секс в большом городе. Это одни фантазии. Нет, это не значит, что нью-йоркские люди не заводят любовниц и продвинутый в социальную жизнь феминизм не хочет обрести свой сексуальный фетиш, свой вольный дискурс, необходимый для разглядывания мужчин как половых объектов в лупу. Идея американского самоограничения в том, что любое действие должно быть оправдано разумом, подтверждено расхожей моралью. Иначе окажешься в маргиналах, что несовместимо с идеей жизненного успеха. Женская фрустрация, отсутствие достойных мужчин (их давно расхватали) – это понятно; ротация партнеров теоретически допустима. Но американцы воспитаны так, что врать нельзя и смеяться над другими нехорошо. Когда они врут или смеются над другими, в их поведении не только детектор лжи, но и простая интуиция заметит неискренность. Чтобы в таком смешанном обществе, как Америка, относиться к другому так, как ты хочешь, чтобы он относился к тебе, надо начинать с нуля. Надо отказаться и от Сезанна, и от разврата. Садомазохистские кожаные диваны в кабинетах ночного Нью-Йорка столь же физиологичны, сколь и американские лесбиянки. Самоограничение порождает эпидемию самоограничений. Если ты разрешил себе веселиться, будь начеку, чтобы не подвергнуться саморазрушению. Алкоголь помогает, но не надолго. Даже пьющие смельчаки, как ныне покойный Норман Мейлер, на вопрос «как дела?» отвечают «fine!».
Когда все разъехались по домам, русская бригада решила начать гулять. Она завернула на черных лимузинах в свою гостиницу в нижней части города, скинула парадные костюмы и в «казуальных» куртках на желтых такси рванула в клуб под названием «Ящик». Перед «Ящиком» толпилась очередь из молодых маргиналов. Русские запустили в дверь своего лазутчика, который, пробыв в помещении не более десяти минут, решительно вышел через служебный вход и провел в клуб всю компанию. Четкость проделанных движений говорила о знании ночной жизни в размере земного шара. В зале русская бригада растворилась в табачном дыму с похожей на восклицательный знак примесью марихуаны – не самый лучший коктейль для американского полицейского. На сцене клуба творилось легкое непотребство. Пели «голубые» мальчики, пародируя пародистов, и трансвеститы, грудастые, в страусиных перьях, показывали свои нешуточные гениталии. Было громко, пахло дешевым пивом. Американцы сидели и смотрели на сцену, как будто во МХАТе. Только одна девчонка, вдруг вскочив с места, подняла свитер и показала всем груди – публика сдержанно выразила свою молодую радость. Вскоре стало скучно. Схватив желтые такси, русские бросились обратно в гостиницу. Они вынули из карманов чудо-телефоны. Через полчаса прибыли нью-йоркские русские девочки. Высокие, все в черном. Устав от будней своего города, рожденные под дьявольским знаком ануса, они жаждали повеселиться. Компания загудела. Мимолетные страсти оказались понятны всем. Нью-йоркские русские девочки незлобно смеялись над потомственными американцами, которых они называли «найстумитниками»: те, объясняли девочки, приветливо здороваются («Nice to meet you!»), открывая в улыбке зубы, берут пиво с оранжевым сыром, а потом весь вечер не знают, что сказать.