Свет дьявола
Шрифт:
– Как дошли до нас в горку? – усмехнулся настоятель.
– Легко, – сказал я. – Посидим в забытьи?
Настоятель с пониманием поднял брови. Это было начало чистой беседы. Слуга принес чай.
– Как по-русски чай? – спросил настоятель.
Возможно, он знал ответ.
– У вас в сувенирных лавках вокруг храма продают медали и красные звезды с Мао. Он – друг даосов?
– Великий вождь Мао Дзэдун не только наш друг, но и учитель. Он сделал Китай великой страной.
– Я рад за Китай.
– Отдельные люди не имеют значения.
– Волос
– Человек в любом случае жертва позора или славы.
– Ну, вы – как киники. Начали с отшельников, кончили гедонизмом. Разреши твоему телу делать то, что оно хочет! Я люблю ваши противоречия. Если хочешь стать сильным, объяви себя слабым.
– Краткий курс китайской философии для американских вузов, – догадливо кивнул мальчик-послушник, сидевший слева от учителя.
– А кто – разве не даосы? – проповедуют красоту незнания? – покосился я на него. – Так что, простите, важнее нас? – спросил я настоятеля.
– Например, гора, на которой мы с вами сидим. Ведь что мы сжигаем у храма? Свою гордыню.
– Да вы – даосский фундаменталист! – воскликнул я с недоверчивым смехом. – Из-за таких теорий мир превратился в ад.
– Я не буду это переводить, – сказала Вероника. – Это невежливо, хотя я с тобой согласна.
– Вы пишите книги, – сказал настоятель. – Если вы вкладываете в них свое сердце, они тоже важнее вас.
– Это верно, – согласился я.
– Мы все непоследовательны. Бредем, как ежики в тумане.
– Так и сказал? – переспросил я Веронику.
– Я всегда пользуюсь вольным переводом.
– Про Мао тоже был вольный перевод?
– С китайского невозможно переводить дословно. Иногда приходится переводить прямо наоборот.
– Значит, то, что он сказал, он вообще не говорил? – спросил я, допивая чай.
– В каком-то смысле да.
– Мы здесь теряем время.
– Говорят, в Москве всегда холодно, – задумчиво сказал настоятель. – У вас там не мерзнут ноги?
– Но ведь ноги отдельного человека не имеют особого значения.
Настоятель неожиданно расхохотался.
– Я верю, что вы – писатель. Но вам надо сделать еще несколько шагов, чтобы быть наверху горы.
– Думаете, получится?
– Хрен его знает.
Мы церемонно распрощались.
По дороге вниз мы с Вероникой зашли в забегаловку съесть пельменей.
– За хрен особое спасибо, – поморщился я от вони из открытой двери кухни.
– Если у тебя мерзнут ноги, мы можем успеть до ужина сходить в сауну… Это всегда так, – сказала Вероника, когда мы в белых халатах шли по коридору в сауну. – Чем больше человек верит в Бога, тем больше глупостей он говорит. По-моему, настоятель – полный мудак.
Я промолчал.
– Ты был не лучше.
Она скинула халат и вошла в сауну. Я курил и видел через стеклянную дверь, как розовеет ее тело с полными бедрами. Она легла на деревянную скамью и, подняв ноги, уперлась пятками в стену. Я увидел ее лобок со стародавним веером волос и не спеша затушил сигарету.
– Не обиделся? – Вероника поджала ноги, пропуская меня. – Ты до сих пор надеешься, что тебе откроется истина.
– Атеистка.
– Если бы восточная мудрость знала истину, в Китае не было бы «культурной революции». Моя семья тоже пострадала. Мой папа был профессором.
– Зверства могут быть частью истины.
– На фига мне такая истина? Бог запретил людям знать истину, – тыкала она мне в лицо своей китайской ладошкой, – забил все щели, чтобы мы не подсматривали.
– На фига мне такая клаустрофобия?
– Плесни воды на камни! – неожиданным материнским тоном приказала она.
Она превратилась и в мать, и в девочку. Она то вставала, то садилась, то ложилась, то наклонялась, то распрямлялась – ее тело юлой вращалось в тесной клетке. Она не успокоилась до тех пор, пока не присела на корточки и не стала меня сосать. Мы едва не опоздали на ужин.
Я помчался в лобби встречать Джен Лан. Она пришла в той же самой зеленой кофточке с голубой бабочкой. На этот раз у нее были накрашенные глаза и ярко-розовые губы. В ресторане – суматоха. Мы с трудом нашли свободный столик – официант вручил нам по листу линованный бумаги: у стеклянных витрин, где была выложена еда, записывались желания. Вся мощь Китая в этот вечер собралась в витринах: такого изобилия жратвы я не видел нигде. Я выбрал жареную черепаху. Я никогда до этого не ел черепах. Можно будет загадать желание.
Пока мы с Джен Лан тыкали пальцами в витрины, все было хорошо, но как только сели за стол, возник влюбленный призрак чистой беседы. Мы поулыбались друг другу минут пять, потом снова принялись улыбаться. Лан вела себя непринужденно, несмотря на то, что официанты и повара за витринами глазели на нее. Я ждал Веронику, которую попросил быть на нашем ужине переводчицей, но она не шла. Официант избавил нас от улыбок, набросав на стол кучу разной закуски. Я попросил у официанта китайской водки – он принес ее в синем флаконе с красной пробкой. Я разлил водку по рюмкам – Джен сказала мне что-то. Я подозвал официанта, но тот по-английски знал только названия рыб. Джен крутила в руке рюмку с водкой, как будто не зная, что с ней делать. Напрасно агенты безопасности международной гостиницы навели на нас дистанционные микрофоны: микрофоны молчали. Молчание – стимулятор паясничанья. Я стал показывать Джен, как русские чокаются и выпивают – она кивала, ничего не понимая. Когда я отчаялся объяснять, в стеклянные двери вошла Вероника, как спасательный круг. Она была тоже в зеленой блузке – они обе были зеленые.
– Слушай, – на подходе к столу озабоченно спросила Вероника, растягивая «у», – кто написал «Тихий Дон»?
Мне показалась, что она хочет покрасоваться перед Джен нашим интимным сообщничеством, толкая меня к научной дискуссии.
– Не знаю.
– Как ты не знаешь?
Она раскрыла вызывающе красный рот. Сев за стол, она стала звонить по мобильному телефону.
– Шолохов! – сказала она тоном победительницы.
– Ладно, – примирительно сказал я. – Почему Джен Лан не пьет?