Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Крачковский был душой, Spiritus moyens1, Ассоциации арабистов. Ее председатель, он был в то же время самым деятельным и автори­

1 Движущий дух (лат.).

Школа Крачковского

41

тетным ее членом. Его доклады, насыщенные громадной эрудицией, открывавшие новые горизонты, казалось бы, давно и хорошо изучен­ных областей, его блистательные переводы ново-арабской прозы, ау­дитория, состоявшая не только из его как зрелых, так и молодых уче­ников, но и из представителей других востоковедных специальностей, слушала, боясь пропустить слово. Он вел регулярные ежемесячные библиографические обзоры — ведь он, связанный со многими учены­ми и писателями Запада и Востока личным знакомством, получал та­кие издания, которые не всегда имелись в библиотеках, и, кроме того, пристально следил за всей арабистической литературой. Я удивлялся, как он успевает прочитать такую уйму разноязычных книг, готовить одно за другим обстоятельные сообщения и быть в состоянии отве­тить на любой вопрос по чужой работе.

Да, это был подлинный академик, первый среди равных, заняв­ший место руководителя научного коллектива благодаря наибольшим знаниям, наибольшему опыту, наибольшей научной активности и наибольшему такту.

К этому нужно добавить, что Игнатий Юлианович был необыкно­венно точен: он скрупулезно выполнял свои обещания и берег время. Помню, я как-то получил извещение о заседании Ассоциации, назна­ченном на семь часов вечера, но смог прийти в Институт востоковеде­ния лишь в десять минут восьмого. Меня утешала мысль, что наши факультетские собрания всегда начинаются с получасовым опозданием. Против ожидания, коридор, где обычно толпились «ас-социанты» перед началом заседания, был пуст, а у плотно прикрытой двери в зал сидел со строгим, непроницаемым лицом старый служитель Брядов.

— Что вам будет угодно? — спросил он, оглядев меня с головы до ног. Я смешался.

— Тут... заседание должно было быть... Ассоциация арабистов...

— Так ведь заседание уже идет, — сказал Брядов и посмотрел на стенные часы. — Вон уже осьмой час, а Игнатий Юлианович всегда приходят без пяти семь, а в семь все уж на местах, и все начинается...

Красный от смущения, я неслышно приоткрыл дверь в зал, на цыпочках прошел к месту за столом и потом уж никогда не опаздывал.

Х- * *

Моей первой самостоятельной работой было выполненное на третьем курсе небольшое исследование с громким названием «Араб­

42

Книга первая: У МОРЯ АРАБИСТИКИ

екая картография в ее происхождении и развитии». Непосредствен­ным поводом для раздумий в этой области явилось то, что я случайно наткнулся на литографированное издание лейденской рукописи сочи­нения по всемирной географии, написанного в X веке путешественни­ком Истахри. Цветные карты, представлявшие набор геометрических линий и фигур, сразу приковали мое внимание. Почему столь странно изображали географы эпохи расцвета мусульманской державы то­гдашний мир, как отразились на картах их знания, полученные в странствиях, воспринятые от заезжих купцов и ученых? Своими пер­выми предположениями я поделился с преподавателем классического арабского языка В.И.Беляевым, который, как я слышал, сам интересо­вался географической литературой. Виктор Иванович неопределенно хмыкнул, потом сказал, что тема это большая и не моими силами ее поднять.

— Попытаться, конечно, можно, — добавил он, снисходительно усмехнувшись, — пробуйте.

Крачковский, когда я поведал ему о своем опусе, пристально взглянул на меня и произнес:

— Ну что ж, это труд полезный. Только сходите в Публичную библиотеку, там есть «Мопитета саПодгарЫса А{псае ег Ае$ургае»х Юсуфа Кемаля... Вы еще не видели этого издания? Оно каирское, обязательно посмотрите его для своей работы... Потом приходите к нам, в Институт востоковедения: там нужно познакомиться со всеми выпусками «Маррае АгаЫсае»2. Это Конрад Миллер, Штутгарт, 1926 год... Дело вам предстоит трудоемкое, но тема этого стоит...

Вера в мои силы, сквозившая в этих спокойных и строгих словах, окрылила меня. Сколько дней после этого, урывая каждый свободный час, я просиживал над атласами арабских карт, сколько новых мыслей они родили! Так появился доклад, прочитанный в студенческом круж­ке при кафедре, потом я переработал его в статью. С рекомендацией Крачковского она была принята к печати Географическим обществом.

Читая работы Игнатия Юлиановича, написанные безукоризнен­ным, чуть романтическим стилем, любуясь тонкой обработкой в них филологических деталей, я чувствовал, что мне все больше претит неряшливость, которая нередко бросалась в глаза при знакомстве с иными публикациями: давнее, с детства росшее ощущение, до времени

1 «Картографические памятники Африки и Египта» (лат.).

2 «Арабские карты» (лат.).

Школа Крачковского

43

подсознательное, становилось четким. Так возникли два следующих моих этюда: «О карте арабских торговых путей в БСЭ», где были даны поправки к транскрипции географических названий, и «К вопросу об идентификации двух мусульманских карт в русском переводе "Сафар-намэ" Насира-и Хусрау» — здесь речь шла о более серьезных ошибках, допущенных известным ученым; занятия арабской картографией по­могли мне увидеть то, мимо чего прошел этот крупный специалист в другой области, и я счел своим долгом публично восстановить истину. Обе статьи, опять с отзывами Крачковского, заняли свое место в ре­дакционном портфеле Института востоковедения. Счастливый, я уже думал о будущих темах, еще не видя большой, единственной — той, которая может наполнить своим светом всю жизнь человека в науке.

Осенью 1936 года Крачковский спросил меня:

— Вы бы не хотели в свободное время писать библиотечные кар­точки на арабские книги нашего института? И библиотеке, и вам была бы от этого польза... — Помолчал, потом добавил: — Вы-то готовите себя в исследователи, и вам, поди, будет по молодости лет скучновата техническая работа. Но для исследовательской деятельности нужно, не в последнюю очередь, уметь разбираться и в книге, и в рукописи, я и сам когда-то отдал этому немало времени. А в последние годы столько дел набежало, что не всегда доходят руки до карточек, а писать их на­до, я и сам занимался бы этим с удовольствием...

Так я впервые пришел в Арабский кабинет Института востоковеде­ния Академии наук — главный центр страны в области моей специаль­ности. Кабинет помещался в небольшой комнате на последнем этаже академической библиотеки; за широким окном виднелась пустынная площадь, упиравшаяся в задний фасад университета, и бежала к Неве серая лента Менделеевской линии — булыжник, окаймленный старин­ными тротуарчиками из квадратных потрескавшихся каменных плит. Вдоль стен кабинетного помещения стояли потемневшие от времени шкафы, хранившие арабистическую литературу: тома «Энциклопедии ислама», европейские издания арабских средневековых текстов по исто­рии, географии, точным наукам и даже музыке; были тут и стихотвор­ные сборники, и труды о Коране, и словари, словари, словари: арабские толковые — массивные с мелкой печатью, европейско-арабские, специ­альные, дополнительные, компактные, многотомные...

«Возможно ли все это узнать одному человеку?» — думал я, с бла­гоговейным трепетом вглядываясь в корешки книг, испещренные разноязычными названиями. Тем большее преклонение вызывали во

44

Книга первая: У МОРЯ АРАБИСТИКИ

мне сотрудники кабинета, ежедневно общавшиеся с окружавшими их книжными сокровищами: худощавый, серьезный Андрей Петрович Ковалевский, изучавший рукопись, где автор X века Ибн Фадлан рас­сказывал о своем путешествии из Багдада на Волгу; Даниил Владими­рович Семенов с полным добродушным лицом под гладкой седой прической, писавший работу об арабском синтаксисе; Яков Соломо­нович Виленчик, узколицый, с пытливыми неулыбающимися глазами за стеклами сильных очков, трудившийся над своим громадным сло­варем народного языка Сирии и Палестины. Три кандидата наук, уже работавшие над докторскими темами, они были немногословны, внутренне сосредоточены, целеустремленны; нередко засиживались за работой до позднего вечера — мягкий свет зеленых абажуров и сейчас стоит в моей памяти...