Свет с Востока
Шрифт:
Так возник первоначальный перевод. Просматривая его в 1956 году, я испытал горькое чувство разочарования: он был выполнен в дурной ремесленной манере, ставшей у нас профессиональной. Она состоит, во-первых, в том, что многие слова арабского текста под предлогом их .мнимой «специфичности» не раскрываются, а механически переписываются в перевод русскими буквами, вследствие чего для нашего читателя они мертвы; во-вторых, столь же механически переносится в русский текст чуждая ему структура арабской фразы со всеми ее характерными особенностями. В результате, как у цветка,
Лет через десять, работая в архиве Института востоковедения, я наткнулся на один документ, давший опору моим давним мыслям. Это было письмо в Издательство Академии наук, подписанное известным литературоведом. В нем содержался разбор стихотворного перевода средневековой эпической поэмы, который сдал в печать академик-индолог.
Рецензент писал:
«...Не следует... сохранять во что бы то ни стало индийские термины на том основании, что в русском языке нет «эквивалентов»: если их даже и нет, то можно отыскать приближенный термин, и это лучше, чем ставить труднопроизносимое и незапоминающееся слово...
234
Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
.. .Очень часто упоминается «гуру» — наставник; почему не сказать «наставник»? Мне возразят, что «гуру» — это особенный наставник, вроде «пира» в исламе, вроде «старца» в русском монашестве; но все это можно оговорить в комментарии, не засоряя текста, а в тексте прекрасно выполнит нужную функцию простой «наставник».
...В итоге важнейшее свойство перевода— его доступность — переводчиком не реализовано.
Переводчик стремился переводить «размерами подлинника». Этот принцип вообще достаточно спорен, особенно при различных системах стихосложения».
В силу различия языков в переводе меняется интонативный рельеф.
«Поэтому имитация «размера подлинника» — вещь праздная. ...Надо переводить непохоже, чтобы именно было похоже. ...Ни один стихотворный перевод не может обойтись без «отсебятины».
Стихотворение Мицкевича, звучащее буквально так:
Из всех земных пленниц лучшие подружки — польки: Веселы, как маленькие котята, Лица белее молока, веки с черными ресницами, Глаза сверкают, как две звездочки —
Пушкин переводит:
Нет на свете царицы краше польской девицы: Весела, что котенок у печки, И как роза румяна, а бела, как сметана, Очи светятся точно две свечки.
Искусство переводчика проявляется в том, чтобы сделать подставки незаметными... без сопоставления с оригинальным текстом».
Приведя многочисленные примеры из работы академика, рецензент заключает:
«Стих перевода удручающе плох в самих своих конструктивных основах».
Он обращает внимание на «бедность языковых средств, применяемых переводчиком», и замечает:
«В "Онегине" слово "дивный" встречается один раз и слово "прекрасный" — восемь; зато у Надсона и Аполлона Коринфского этих
По следам Синдбада Морехода
235
слов много: отсутствие способности дать образ понуждает к восклицаниям...»
Наконец, названа причина:
«Источник неудачи академика... очевиден: «буквалистическое» отношение к задачам перевода».
Уничтожающий отзыв! А ведь его могло и не быть, если бы каждый наш востоковед всегда помнил, что он — русский ученый, обязанный раскрывать богатства индийской, арабской или другой культуры прежде всего перед своим народом...
Я чистил свой перевод морской энциклопедии Ахмада ибн Мад-жида до темноты в глазах.
Так первый вариант, который прежде казался мне верхом совершенства, сменился вторым; здесь была упрощена конструкция фраз и высветлены детали.
Но удовлетворение не приходило. И с мая по ноябрь 1958 года был выполнен третий вариант, впервые отразивший текст до конца. Следовательно, к моменту начала работы над переводом сводного текста «Книги польз» у меня имелась подготовленная основа. Но захотелось начать всю работу заново, на этот раз уже с первых шагов имея перед глазами полную картину арабского подлинника.
В период с 1 июля 1959 по 23 ноября 1960 года я выполнил четвертый, последний, перевод «Книги польз».
Куда девалась та прыть, с которой скакал я по тексту в первый раз, когда мне удавалось переводить в течение вечера целую страницу — девятнадцать арабских строк! Теперь я подолгу просиживал над каждой строкой, часто над отдельным словом, пытаясь проникнуть в скрытый смысл того или иного выражения, проследить все затененные повороты мысли автора, угадать недосказанное. Важно, однако, не только понять, но и передать. Как?
Проще всего, конечно, было двигаться по общепринятому пути — переводить Ахмада ибн Маджида, как и любой текст, современным русским литературным языком — за это не осудил бы даже Игнатий Юлианович, тонкий и взыскательный стилист. «Но, — думалось мне, — ведь «Книга польз» — текст пятнадцатого столетия, когда многие слова русского языка звучали по-другому, чем сейчас, и сама структура фразы была иной. Как же я могу заставлять этот текст пользоваться «измами» и «ациями», столь обильно уснащающими нашу сегодняшнюю речь?» — «Ты переводишь для современного читателя, — возражал мне другой внутренний голос, — поэтому текст, когда
236
Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ
бы он ни был создан, следует передавать на языке, которым пользуются сейчас». — «Нет, — отвечал я самому себе, — нет. Нынешним языком будет написан весь комментарий к тексту— пояснения, замечания, предположения, выводы, а также введение в изучение памятника — словом, все то, что исходит от издателя — человека XX века. Но язык издаваемого произведения, исходящий от древнего автора, должен сохранить аромат своей эпохи не только в подлиннике, но и в переводе».