Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

Можно изучить много наук и не постичь их. Постижение дано лишь тем, кому открылся внутренний смысл человеческих знаний, их поэзия. Такие уже не смогут оставаться учеными ремесленниками, они станут художниками науки. Можно написать сотни блестящих стра­ниц, свидетельствующих о большой осведомленности автора в суще­стве и в литературе предмета. Но блеск его книги будет мертвым, если, написанная одним лишь холодным, трезвым умом, без участия слу­шающего мир сердца, она никого не взволнует, а станет достоянием справочных отделов ведомственных библиотек.

Сердце — обитель поэзии, вместилище мук и страстей ученого. Поэзия — крылья науки. Без них самому утонченному шедевру науч­ной мысли не войти в душу народа, а ведь идея становится силой

лишь тогда, когда через сердце овладевает умами. В этом разница между образованностью и воспитанностью.

252

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

* * *

Наше знание напоминает сцену с направленными на нее одиноч­ными лучами прожекторов: пятна света, полумрак, тьма. Одни явле­ния, даты, люди удостаиваются исключительного внимания: о них говорят и пишут, выискивая мельчайшие подробности; о других вспоминают случайно, о третьих— никогда. Но ведь все взаимосвя­занно, и в истории, как и на сцене, нельзя понять одно, не видя друго­го.

Меня всегда особенно интересовал Пушкин: его «Подражания Корану», наконец, его знаменитое высказывание о том, что «мавры внушили европейской поэзии исступление и страстность любви», представляют большой интерес для востоковеда, однако меня Пушкин волновал, в первую очередь, на эмоциональном уровне. Эта изящ­ность стиха, чувство и интеллект... Чем больше я читал его стихов, тем больше он интересовал меня как человек. Пушкин велик, но мы жи­вем в ореоле его святости, идолопоклонства, которое унижает поэта. Каким был Пушкин в действительности, насколько верна его хресто­матийная личность? Как выживал он в условиях России? Был ли он действительно «почти революционером»? Кто был его непосредствен­ным предшественником в литературном искусстве?

Неожиданным образом исследование этих вопросов привело ме­ня к Баркову, стихи которого я слышал несколько десятилетий назад в лагере. Тогда я еще не знал, что Барков был любимым учеником Ло­моносова, не подозревал, что именно легкий ямб Баркова подорвал тяжеловесность стиха Елизаветинской эпохи и тем самым подготовил почву для Пушкина. Более того, я не подозревал всего символического трагизма жизни этих поэтов, насколько современными являются их дилеммы.

* * *

6 марта 1757 года синод подал императрице Елизавете жалобу на Ломоносова. Ученого обвиняли в том, что им написаны «два пашкви-ля» против бороды — неотъемлемой принадлежности лиц духовного звания; по другим сведениям, речь шла о сатирическом стихотворении «Гимн бороде», распространившемся в рукописи по Петербургу. Ло­моносов не был наказан. Но другой академик— В.К.Тредиаков-ский— разразился громовыми виршами «Переодетая борода или [г]имн пьяной голове», где осмеивал слабость Ломоносова к вину и

Барков и Пушкин

253

заявлял, что тех, кто предает поруганию святые предметы всеобщего уважения, «дельно сжигать в струбах». Ответное стихотворение при­писывали Сумарокову, но стиль указывает на авторство Баркова:

Козляты малые родятся с бородами, Коль много почтены они перед п...

«Едва ли найдется в истории литературы пример такого полного падения, нравственного и литературного, какое представляет И.С.Бар­ков, один из даровитейших современников Ломоносова. Ни Альфред де Мюссе, ни Эдгар По не могут идти в сравнение с ним. Его напеча­танные произведения нисколько не похожи на произведения подобно­го рода от Марциала до Маркиза де Мазада (= де Сада). В них нет ни эротически возбуждающих образов, ни закоренелой цинической без­нравственности, занятой системами разврата и теориями сладостра­стия. В них нет ни художественных, ни философских претензий. Это просто кабацкое сквернословие, оплетенное в стихи: сквернословие для сквернословия. Это хвастовство цинизма своей грязью»1.

Этим наиболее известен Барков, но было и другое.

«Доношение Ломоносова в Канцелярию Академии Наук.

1. Сего Апреля 24 дня приходил ко мне из Александровской Семинарии ученик Иван Барков [!] и объявил, что он во время учиненного мною и г-дином Профессором Брауном екзамена в Семинарии не был и что весьма желает быть сотрудником при Академии Наук, и для того про­сил меня, чтоб я его екзаменовал.

2. И по его желанию говорил я с ним по латине и задавал переводить с ла­тинского на российский язык, из чего я усмотрел, что он имеет острое понятие и латинский язык столько знает, что он профессорские лекции разуметь может. При екзамене сказан был от учителей больным.

3. При том объявил он, что учится в школе Пиитике, и что он попов сын, от роду 16 лет, а от вступления в Семинарию пятый год, и в стихарь не посвящен. И ежели Канцелярия Академии Наук заблагорассудит его с протчими семинаристами в Академию потребовать, то я уповаю, что он в науках от других отменить себя может.

1748 года, Апреля 26 дня, о сем доносит Профессор Михайла Ломоносов»2.

254

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Иван Семенович Барков родился в 1732 году и с ранних лет обна­ружил большую тягу к знаниям. В 1748 году, шестнадцати лет, Барков убегает из Петербургской Александро-Невской семинарии к Ломоно­сову и блестяще сдает ему и другому академику — Брауну — испыта­ние на латинском языке, после чего зачисляется в академический уни­верситет. Здесь юноша учился лучше всех: неистощимая жажда новых и новых знаний вела его от успеха к успеху. Уволенный из университе­та за «пьянство и буянство» и определенный в наборщики академиче­ских изданий, любознательный молодой человек продолжал уже част­ным образом заниматься у профессоров. Природные способности позволили Баркову затем, пройдя должность переписчика при акаде­мической канцелярии, стать переводчиком Академии наук. На этом посту им выполнен ряд важных работ, среди которых первое место занимает стихотворный перевод басен Эзопа-Федра. Здесь каждый образец светится блеском чистого русского слова, изяществом и сво­бодой слога. Часть басен в переводах Баркова легла в основу знамени­тых произведений Крылова, но славе последних не было позволено распространиться на первоисточник.

Барков во многом напоминает римского Катулла, который ввел непосредственность и чувство в римскую поэзию, закоснелую в тяже­ловесности греческой традиции. Сочный язык Баркова, искрящийся чистым блеском простонародной речи, противостоит громоздкому и тусклому словообращению в одах и тягучих нравоучениях своего века.

Жила девица Катерина... Судьбою не был он балуем... О нем сказал бы я, друзья...

Так начинается знаменитый «Лука» Баркова, строки которого да­леко перешагнули пределы Петербурга и восемнадцатого века. Тем же легким, стремительным ямбом написан «Евгений Онегин». Известно, что Пушкин весьма увлекался Барковым еще в лицее, возможно — это увлечение оказало на Пушкина влияние гораздо более глубокое, чем принято считать...

О древнегреческой поэтессе, которая вместе с поэтом Алкеем и музыкантом Терпандром навеки прославила остров Лесбос, Вересаев писал: «Сафо бросилась в море с Левкадской скалы — вот что знает о ней средний читатель, и только». В представлении такого «среднего читателя», Барков — пьяница и развратник, создатель непристойных стихов. В действительности, «непотребство» Баркова— стихийный

Барков и Пушкин

255

протест умного и ранимого человека против серой с позолотой жизни елизаветинско-екатерининской России.

Будучи близким учеником Ломоносова, переводчик Федра неред­ко работал у него на дому. По-видимому, учитель принимал деятель­ное участие в жизни своего питомца, помогал ему советами и, вероят­но, деньгами, желая поддержать его дарования; возможно, он и за­щищал его перед академическим начальством. Так полагать можно на основании того, что после смерти Ломоносова в 1765 году Барков про­держался в Академии наук всего три года. Уволенный недругами Ло­моносова в 1768 году, Барков остался без средств к существованию и покончил с собой в 36-летнем возрасте, оставив по себе записку: «жил грешно и умер смешно».