Свет с Востока

Шумовский Теодор Адамович

266

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

Piraterie dreieinig sind, sie nicht zu trennen»,1 говорится в «Фаусте», — языки стали взаимопроникать, каждый из них подвергался влияниям и, в меру прогрессивности отраженных в нем явлений, влиял сам. Те­перь, на исходе второго тысячелетия новой эры, уже имеется доста­точно материала, чтобы оценить всемирный ряд языков, прошедших сквозь эволюционное созревание и революционные взрывы, — или, по крайней мере, значительную часть этого ряда — и критически про­верить картину данного языка картиной других, уберегая его в нашем представлении от гордыни или уничижения, проясняя его истинное лицо. Второе обстоятельство: если, допустим, сравнить арабский и грузинский языки (как ряд и других пар), то это дает представление о среде, в которую попали арабы при завоевании

Кайказа. Какая из куль­тур была выше? Было ли изменение исторических судеб данной страны прогрессивным явлением или, наоборот, оно отбросило ее на столетия назад? Третье: ассоциации. «Постойте, постойте, да ведь сходная грам­матическая конструкция, сходный литературный сюжет есть в другом языке, именно в...» И не важно, что там это оформлено по-другому, ведь содержание то же! Ученый, помнящий о том, что человек един, неустанно ищущий параллелей в «неспециальных» для него сферах, часто находящий их там, где меньше всего ожидал найти, обогащает свое исследование, он делает его полнокровным и вечно свежим, бу­дящим новые и новые мысли, он делает его поучительным. Наконец, четвертое: все взаимосвязано, в частности— все культуры Востока зримыми или пока не совсем проясненными нитями связаны между собой. Они влияли друг на друга, и это позволяет расшифровывать элементы одной культуры при помощи элементов другой. Но для выполнения столь ответственной задачи ориенталисту необходимо иметь удовлетворительное представление о разных языках Азии, Аф­рики и Океании.

* * *

Особую роль играет языкознание в восстановлении исторической истины, ибо в отличии от исторических хроник язык невозможно фальсифицировать: любой автор в первую очередь — человек, кото­рый имеет определенное мировоззрение, отражающее систему пред­ставлений своего времени, он может выдавать свои убеждения за фак-

«Война, торговля и пиратство триедины, их не разделить» (нем.).

Ороксология

267

ты. Кроме того, летопись неизбежно интерпретируется нами исходя из сегодняшнего дня. В результате историческая истина всегда очень относительна. Ее большей объективности способствует филология. Слова, грамматика существуют по своим собственным законам. Влия­ние на них индивидуальной человеческой воли минимально.

Вместе с тем необходимо помнить, что язык также является соз­данием человека: язык, как и сам человек, не рационален в своей осно­ве и развитии, поэтому к нему не применимы критерии научной стро­гости, которые используются в естественных науках. Дешифровка всегда идет на ощупь, результаты этимологии всегда относительны. Почему существуют различные языки? Как соотносятся понятие и звучание, мысль и символ? Наконец, что есть «слово»? Язык глубоко загадочен: мы не имеем определенных ответов ни на один из основных вопросов языкознания.

Языки, филология всегда были моей страстью, моим окном в мир. Впервые с серьезным языкознанием я столкнулся только на студенче­ской скамье. Помню, как стоял в набитой битком второй аудитории филологического факультета на лекции академика Марра в 1934 году; я с воодушевлением слушал ... и ничего не понял. Яфетическая тео­рия, которую создал Марр, пыталась установить связь между грамма­тическим строем языков и эволюцией человеческого мышления; со временем она стала марксистской догмой, которая затем была отверг­нута на идеологических основаниях, ей так никогда и не была дана продуманная научная оценка.

Помню наши нескончаемые споры с моим другом и содельцем Левой Гумилевым о смысле истории, о том, почему народы появляют­ся и пропадают. Лева никогда не любил филологии, отдавая предпоч­тение историческим источникам. Я всегда относился к его выводам с некоторой осторожностью — они представлялись мне более религи­озно-философскими, чем, строго говоря, научными, даже принимая во внимание условность гуманитарного знания.

Наконец, вспоминаются мои собственные востоковедные штудии: университет, а потом в тюрьмах и лагерях — встречи с людьми разных национальностей, изучение языков не в их хрестоматийной, а живой форме, и, конечно, работа над рукописями Ахмада ибн Маджида: пе­рекрестный анализ на основе примерно двадцати различных языков, как восточных, так и западных, позволил прочитать и прокомменти­ровать тексты, которые считались не подлежащими дешифровке. В процессе этой работы мне зачастую приходилось отходить от пред­

268

Книга третья: В ПОИСКАХ ИСТИНЫ

ставлений, сложившихся в традиционном языкознании, индоевропеи­стике: отношения между языками гораздо более сложны, и то, что представляется логичным исходя из— по мировым масштабам — сравнительно небольшой группы европейских языков, не является универсальным. Восточные языки попирают многие устоявшиеся схемы, в первую очередь, филологические, а затем и исторические.

В 80-е годы я наконец смог сосредоточить мое внимание на «ороксологии» — восточно-западной филологии, то есть посмотреть на запад через глаза востока, поставив под сомнение ставшие привыч­ными европоцентристские трактовки, и в первую очередь, в отноше­нии истории России. Является Россия западом или востоком? — пред­мет вековечных споров между славянофилами и западниками. Широ­ко известны исторические источники по истории России, но что ска­жет сам русский язык как бесстрастный свидетель и участник истории?

Русский язык не оказал существенного влияния на другие языки мира, но он привлекает пристальное внимание филологии как поле, на котором сошлись и причудливо развились влияния самых различных восточных и западных языков. Россия — самая обширная в мире и самая многосторонняя область сочетаний и взаимодействий востока и запада.

Для русской речи наиболее ранними словообразующими пласта­ми являются два восточных: тюркский и иранский. Традиционное языкознание рассматривает тюркское влияние как явление в значи­тельной степени позднее — уже в момент татаро-монгольского ига, а иранское — как исключительно раннее, относящееся к индоевропей­скому прародителю — «субстрату», как и другие европейские языки. Однако мой анализ словаря русского языка привел меня к противопо­ложным выводам.

Влияние первого — тюркского — не следует всецело относить ко времени татарского нашествия, тогда оно могло иметь место лишь в исключительных случаях, ибо постоянному заимствованию мешало религиозное противостояние; в противоположность этому духовное состояние дохристианской Руси открывало широкий простор для тюрко-русского общения. Что касается иранского пласта, то именно его воздействие на русский язык (иногда через посредство армянского и тюркских языков) и есть то, что принято обозначать расплывчатым и неточным термином «индоевропейское», и оно происходило гораздо позже, чем принято считать. Это приводит к определенным историче­ским выводам.

Ороксология

269

Приведу лишь несколько интересных и разнородных случаев ус­воения и переработки русским языком восточных— в основном иранских (персидских) и тюркских — слов, как из области общих по­нятий, так и из сферы имен собственных и географических названий.

Единичные слова индийского происхождения: «Путь» — патх. «Весна» — вассанд. «Огонь» — агни.

«Вода». В персидском языке от слова аб (вода) произошли слова абан— жизнь, абад— крупное поселение, город. Грузинское цхали (цкали — вода) образовало цховреба — «жизнь», цхалоба — «милость», моцхаде— милосердный... Хеттское ватар— вода: ва— это влага, расплывчатая поверхность, образ пьющих губ. Тар связано с глаголом «дарить, давать» — персидское дадан, армянское тур, арабское 'ama. Построение слова «вода» в виде ватар отразилось в арабском матар («дождь»). Итак, «влагу дающее верховное существо» — именно это спрятано в обозначении ватар, и вот откуда возникло русское «дождь»: нетрудно увидеть здесь древнеславянское «даждь», т. е. «дай» («хлеб наш насущный даждь нам днесь»). «Дождь — это моление о воде, для орошения посевов, для поения скота, для жизни молящего и близких его».

«Бог» — персидское Фух— у арабского географа Якута (1179-1229) — Баг — «Идол». С этим персидским словом, восходящим к древневосточным Бэл, Бал, Ваал, Ваагн — обозначениями верховного существа, в основе которых лежит корень бэл— «большое, вели­кое» — связаны названия Багдада и Мекки. Древнее название Мек­ки — Бекка (Бакка) — разгадывается как персидкое баг-гах «Божье место». Вавилонско-семитское обозначение бэл, которое лежит в осно­ве слов Бог и Аллах, имеет общее согласное с тюркским бир — «один». Древневосточное бэл присутствует также в некоторых тюркских на­именованиях, таких как Балканы («Божье место») и Валдай («Божья гора»).