Свет во мраке
Шрифт:
Глядя как глупая воительница подгоняет и подгоняет словами и ударами ворочающую шестами и досками-веслами нежить, я не верил своим глазам. Я никак не мог заранее предсказать подобное. Я даже не знал о том, что посередке Мертвого озера обнаружится обширное грязевое поле и высокий холм. И уж точно не мог я угадать, что Истолла пойдет против воли властного отца и постарается первой настичь меня. Звезды совпали? Удивительное стечение обстоятельств?
Ведь самое удивительное заключалось в том, что продолжая оставаться на плоту, Истогвий не мог обогнать дочь даже обладая своими нечеловеческими силой и быстротой. Вокруг него не сухая земля, не зеленый луг и не даже не холмы. Здесь лишь чавкающая гиблая грязь и как бы быстро не перебирал ты ногами, это не убыстрит твой бег. Да здесь
Как же все так сложилось? Звезды?
И ведь пока я размышлял, пока я изумленно таращился на невероятное зрелище, Истогвий продолжал оставаться на плоту и, сдерживая голос, что-то говорил все удаляющейся от него дочери! Почему он еще не прыгнул в воду? Ведь уже понятно — она не слушает его! Она смотрит только на меня! И нервно вскидывает, а затем опускает лук. А за ее плечами, как я теперь вижу, висит небольшой арбалет.
Вот!
Словно очнувшись, дядюшка Истогвий спрыгнул со спины нежити и двумя быстрыми ударами меча перерубил веревку. Грохнули разошедшиеся и вновь сомкнувшиеся бревна, всхлипнула заваливающаяся нежить, бешено дергая всеми своими многочисленными ногами и копытами, взвыли торчащие из боков собачьи головы. Истогвий понял тщетность призывов. Он перешел к делу.
Но поздно!
Все это я видел уже мельком, когда огромными прыжками мчался вниз по склону холма — противоположному от преследователей. Перед этим я успел смачно сплюнуть и растереть плевок подошвой промокшего сапога. Не забыв при этом насмешливо улыбнуться. А затем побежал прочь, тем самым давая понять охотникам за моей головой, что им лучше приготовиться к очередному витку долгой погони. И кто его знает, когда нам в очередной раз удастся быть так близко друг к другу.
Короткий гортанный крик, наполненный злостью, прозвучал очень искренне. Это настоящий крик бешенства. Крик повторился, на этот раз, звуча как приказ. Спустя миг послышался долгий и протяжный вопль, в котором каждая нотка выражала огромную тревогу и даже отчаяние. Огромное отчаяние! Испуг! Вот как кричат родители, когда их дети в опасности.
Почему я слышал все так хорошо?
Потому, что никуда не бежал. Я лишь преодолел вершину, спустился чуть ниже, где и остановился, а затем упал в грязь, ужом подполз выше и в несколько движений нагреб на себя загустевшей черной жижи. И замер. Я поступал крайне опрометчиво. Но я верил в человеческую гордыню и глупость. А у Истоллы их было в избытке и отличались они крайне болезненностью.
Как поступит горящий злобой преследователь, видящий снова ускользающего беглеца и имеющий кое-что при себе и кое-что перед собой? А если точнее — арбалет и холм. Или же — лук и холм. Ответ просто — любой стрелок постарается подняться повыше, хорошенько прицелиться, а затем постараться вонзить стрелу ему прямо между лопатками. Кентавру так быстро по скользкой грязи не подняться. Он и с раскачивающегося плота сойти не успеет. А вот легкой и ловкой девушке вполне по силам совершить сначала большой прыжок, а затем в несколько шагов подняться выше… и…
Надо мной мелькнул тонкий силуэт, послышалось резкое и частое дыхание. У моего лица замер небольшой ладный сапог, уже виденный мною раньше, но теперь он уже не был столь чистым.
Я поднялся очень быстро. Вернее привстал на колено и вонзил лезвие воющего от предвкушения каменного тесака в живот Истоллы, уже стоящей с туго натянутым луком и с азартным лицом прирожденного убийцы вглядывающейся в картину грязевой пустоши лежащей за холмом. Лезвие вошло чуть ниже края легких доспехов,
— Нет! Нет! Не-е-ет! Не-е-ет! — бешеный воющий крик Истогвия донесся снизу, он бился в грязи бешеным волком, отброшенное чудовищной силой бревно криво вонзилось в грязь.
Истолла медленно осела на землю и завалилась на бок. Вырывая из ее тела окровавленный тесак, я бросил короткий взгляд на кричащего отца лишившегося любимой дочери и тихо сказал:
— Я обещал.
Прыгнув вниз, я пролетел по воздуху и упал на спину медленно взбирающейся вверх нежити. Удар каменного тесака и моей ладони были одновременны. Часть жизненной силы забрал я. Часть досталась жадному оружию. Огромная тварь с неким даже облегчением рухнула в грязь и начала распадаться на отдельные гнилые куски. Удержавшись после ее падения на ногах, я спрыгнул на склон и опять побежал вверх. А затем снова вниз, но на этот раз я не стал останавливаться. Мой путь лежал дальше — вновь через грязевое поле и дальше, по водам Мертвого озера.
— Не-е-е-ет! Дочь моя! Кровь моя!
Истогвий продолжал безутешно выть, катаясь в грязи и снизу-вверх глядя на тело дочери лежащей на вершине безымянного грязевого холма.
Плачь, Истогвий, плачь, ведь это не я повел родную дочь в кровавую погоню! Не я приучал ребенка убивать и пытать, вместо того, чтобы научить тихим радостям обычной мирной жизни.
Я сидел и смотрел.
Сидел на берегу.
Смотрел на море.
Куда более светлые, чем зимой волны катились мне навстречу. Если чуть прикрыть глаза и подставить лицо легкому ветру, легко представить, что я не на берегу, а на борту большого корабля направляющегося куда-то очень и очень далеко. Под босыми ногами крупный песок и мелкие камни сглаженные водой до тонких пластин напоминающих стертые монеты давно канувших в лету королевств и империй.
Соленый ветер старательно пытается высушить высокие груды бурых водорослей выброшенных на берег. Но у него ничего не получается — набегающие волны захлестывают водоросли, не давая им высохнуть. Вот так всегда в этой жизни — вечно тебе кто-то мешает добиться цели. Но ветер не сдается, он продолжает пытаться… Мелкая живность деловито роется среди гниющих растений, пытаясь найти что-нибудь съедобное.
Мое колено упирается в рукоять вонзенного в песок каменного тесака. Чуть в стороне грязным комом лежат рубаха и сапоги. Кожаный ремень изогнулся мертвой змеей. Я держу в руках большую и красивую пустую морскую раковину испорченную глубокой длинной трещиной. Ее выбросило море — видимо игрушка сломалась и сразу потеряла свою привлекательность для капризной стихии.
В десяти шагах поодаль от меня сидит человек, подставивший лицо солнцу и ветру. Крупный видный мужчина с очень усталым лицом. Широкие плечи, жесткая сильная грудь. Мускулистые руки воина бессильно свисают с коленей. Мужчина похож на треснувшую раковину, что я держу в руках — он красив и правильно сложен, но есть в нем некий изъян портящий картину. И это не игра слов — что-то изменилось в нем с последней нашей недавней встречи. Он будто бы усох, уменьшился в росте, сгорбился. И его изменило не постигшее горе. Нет. Тут другое — будто бы он перенес многодневную тяжкую болезнь иссушившую его тело. Но разве от болезней может уменьшаться рост?
Дядюшка Истогвий сидит молча как и я. Смотрит на шумящее море, беззвучно шевелит потемневшими и потрескавшимися губами.
Нежити нет. И это прекрасно — на просторном морском берегу переполненном свежим воздухом нет места разлагающимся уродливыми тварям. Там, в грязевом болоте и около Мертвого озера — да, там они смотрелись естественно. Это их места обитания и не зря людская молва в легендах и сказках помещает подобную мерзость именно в болота и глухие лесные дебри, где самому молодому дереву давно уже за пятьсот лет и куда никогда не ступала нога человека.