Светлое будущее
Шрифт:
— А ты плюнь, не бегай.
— Кто-то должен же бегать.
— Свято место не бывает пусто.
— Не бывает. Брошу я, придет подонок Васькин и разгонит вас всех.
— Бог даст день, Бог даст пищу. Докторская нам не светит, а в академию и подавно мы никогда не попадем.
Странно люди устроены! Что плохого в том, что я доктор? Что плохого, если меня выберут в членкоры? Я же больше добра людям сделаю!.. Так я думал, а где-то в самых глубоких закоулочках души шевелились другие мыслишки. Мол, вранье все это! Хочешь ты в членкоры попасть, и все тут! Да и как не хотеть! Положение. Почет. Квартира. Денежки. Распределитель закрытый. И все такое прочее. Ладно, не так уж я плох. Другие и в этом себе боятся признаться. И все-таки для науки лучше, если вы-берут меня, а не какого-нибудь Васькина. А чем ты отличаешься от Васькина в качестве теоретика марксизма? Не больше, чем рязанский клоп от тульского. Не строй иллюзий. Относись к своей работе как ко всякой работе, дающей средства существования, но не вкладывай в нее душу. Овчинка выделки не стоит.
С некоторых пор существование Антона меня начинает раздражать. Чем-то мешает мне жить. Совесть? Что
НАШИ ПАРАДОКСЫ
— Фамилия Щедров вам что-нибудь говорит? — спросил Виктор Иванович.
— Конечно, — ответили мы все.
— Так вот, — продолжал Виктор Иванович, — он начинал свою научную карьеру как марксист. Сначала он занимался изучением некоторых физических теорий. Сделал любопытнее обобщения, обнаружившие сходство этих теорий с «Капиталом» К. Маркса. Ему сказали об этом и предложили проанализировать с этой точки зрения «Капитал». Он увлекся и сделал в высшей степени интересную диссертацию. Вполне марксистскую. Во всяком случае, в пользу марксизма. И что же? На защите провалили. Беспрецедентный случай: лучшую диссертацию за многие-многие годы (это признавали почти все) провалили. А сотни халтурных работ пропускали без звука. Что сделал Щедров? Плюнул на марксизм и те же самые проблемы разработал затем без единой ссылки на классиков и марксистов вообще. Новая диссертация его явилась, по существу, резкой критикой марксистской методологии. И что же? Диссертация проходит с блеском. Сейчас он в своей области фигура мирового класса. Он мог придать марксистской философии действительно научный вид. А его вытолкнули оттуда сразу же, как только почуяли ею способности. В чем тут дело?
— Это тривиально, — сказал я. — Я давно знаю Щедрова. Лично он слишком резок и прямолинеен. Это вызвало раздражение. На защите он обхамил членов ученого совета, назвал их невеждами.
— А разве это не так? — спросил Виктор Иванович.
—Так, но есть же нормы этики. Потом сработала обычная зависть серости к таланту, страх (как бы чего не вышло!). А Щедрову это пошло на пользу. Он писал, что хотел, и печатал свободно.
— Туг не так-то просто, как вы утверждаете, — сказал Эдик. — Зависть, раздражение и прочее — все это разговоры для бедных. Щедрова вытолкнули из марксизма вполне законно, ибо марксизм не наука, а Щедров хотел в марксистской оболочке решать научные проблемы и научными методами. Интересно здесь, по-моему, другое. Христианство, как признавал сам Маркс, стремилось поставить себе на службу лучшие головы из народа. Марксизм в этом отношении прямо противоположен христианству. Именно лучшие головы он старается изгнать, а на службу себе поставить самые бездарные черепушки. Это — не гипотеза. Это — эмпирический факт, требующий теоретического объяснения. А вот вам и гипотеза: марксизм есть идеология самой посредственной части общества, для нее созданная и ею же созданная. Это — квинтэссенция серости. Скучная идеология. Не эстетичная. Идеология насильников и для насильников. И для насилуемых.
— Не могу с вами согласиться, — говорю я. — Вы читали «Капитал»? А «Восемнадцатое брюмера»? А... (Я перечислил целую серию прекрасных работ классиков.) Разве они бездарны?
— Я не отвергаю того, что марксизм создали гении, — сказал Эдик. — Я лишь утверждаю то, что продукт их творчества, став великой идеологией, оказался при этом воплощением бездарности для бездарности, т. е. для подавляющего большинства населения Земли. Он так был задуман. И таким он удался.
— Так вот, — сказал Виктор Иванович. — Щедров добивается разрешения уехать па Запад с творческими целями. А это значит насовсем.
— Это нечто новое, — сказал Безымянный. — Мне казалось, что Ростропович исключение. История с Щедриным, если ее раздуют, снимет до некоторой степени национально-еврейский налет с нашей эмиграции. А как он мотивирует?
—Полная творческая изоляция.
— Если мне не изменяет память, так же мотивировал свой отъезд Неизвестный. Но поскольку он уехал как еврей, эта мотивировка осталась в тени.
— А Щедров разве не еврей?
— Черт знает что! Стоит русскому человеку добиться в чем-то индивидуального успеха, как его начинают подозревать в том, что он еврей. Вы слышали, конечно, о С...ом? Перед прошлыми выборами в академию решили сократить число евреев. Кандидатура С...го всех устраивала (а кандидатуры, как известно, заранее намечаются в соответствующих отделах ЦК КГБ), но ходили слухи, что он еврей или по крайней мере полуеврей. В бумагах просмотрели — все в порядке: из крестьян Вологодской области. Но евреи — они же хитрые! Вызвали С...го в соответствующее место выяснить, еврей он или нет. Он пришел. И когда его спросили об этом, он вынул член и положил на стол. А в комиссии, говорят, были женщины. Представляю, что там творилось. Все-таки выбрали. Но самое смешное во всей этой истории
НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ
Как и Марксу, ничто человеческое мне не чуждо. И я размечтался. Вот изберут меня в членкоры. Потом — в академики, это уже не проблема. Потом — или в ЦК, на отдел, или в вице-президенты. Лучше в ЦК, оттуда больше шансов попасть в секретари по идеологии. А там — и на место этого чахоточного старпера рукой подать. Конечно, с этого места в генсеки еще никто не выходил, но можно создать прецедент. И это было бы верно. Должны же, в конце концов, во главе страны стать настоящие ученые!
И меня понесло. Нужны радикальные реформы! Прежде всего надо сделать более свободными поездки за границу. Любого выпускать, конечно, нельзя. Нужен отбор. Проверка. Надо надежных выпускать. Но с умом. А то вон сколько невозвращенцев! Репрессии надо, разумеется, отменить. Сажать, разумеется, надо. Но не кого попало. На законных основаниях. С открытым судом. С до-казательствами. С журналами надо порядок навести. Нельзя, конечно, разрешать печатать что попало. Тут только волю дай. Таких журналов наделают, что наш философский журнал и даже «Коммунист» никто читать не будет.
В самый разгар моей мысленной государственной деятельности зашла Ленка.
— Вот, послушай, — сказала она, — что сочинил тот самый наш мальчик... Называется «Мечта карьериста».
Не по микрофону ваши песни петь И не императором на троне, А хотел бы я в середке Там сидеть На виду, на кумачово-алом фоне. Чтобы за моей спиною Он В белом мраморе стоял родимый. Чтобы за столом с обех сторон Соратники — кретины, подхалимы. Чтобы впереди огромный зал Ликовал в переизбытке счастья. Чтобы пялил на меня глаза И вопил Ура и чтоб да здраст я. Чтобы в гении из гениев меня Возвели хапуги и подлизы. И чтоб ни едина божья дня Без меня не засветился телевизор. Поголовно чтобы с раннего утра Меня слушали с разинутыми ртами И трудящиеся самых разных стран Мой проезд усыпали цветами. Чтобы в черном «ЗИЛе» за броней Проносился с мощной телохраной. И с Самим бы, с Ним ровня-ровней Стал бы я. И лучше б, если рано. Только в этом деле есть изъян: Вдруг столкуются и потихоньку скинут?! Вдруг отыщется какой-нибудь смутьян И испортит идеальную картину?! Негодяй, кто на посту б меня сместил, Обвинил б меня во всем, конечно. И среди бесчисленных могил Затерялся б я бесследно и навечно. Так уж лучше...— Хватит, — оборвал ее я. — Выпороть твоего мальчика надо и отправить на БАМ, чтобы жизни понюхал.
— А это разве не о жизни? Жизнь-то всякая бывает. Не обязательно на БАМе. Ну, уж если ты хочешь о БАМе, так ты получишь!
— Избави боже! Оставь меня в покое. Мне работать надо.
КОНЕЦ ЭПОХИ
Теперь я сам почувствовал, что эпоха либерализма окончилась. Скоро, надо думать, она закончится и для меня. Когда? В какой форме? Надо во что бы то ни стало пробиться в членкоры. Иначе потом только вниз. И все то, что мы сделали, пойдет прахом. И ребяг разгонят. Надо сопротивляться. И как Антон не может понять, что это нужно не столько лично для меня, сколько для дела. Ведь и он эти годы мог мало-мальски терпимо существовать только благодаря нам, либералам. Раздавят нас, и им (таким, как Антон) будет хуже. Их тогда совсем испепелят. Обвинять нас в корыстолюбии и тщеславии — пустяк. Но ведь у нас иначе нельзя!!! Если хочешь сделать доброе дело и при этом остаешься без чинов, званий, известности, материальных благ, то ничего не сделаешь. Хочешь добра обществу, добивайся благ лично для себя. Но определенным способом добивайся. И мы, либералы, инстинктивно поступали правильно — не было другого способа поведения вообще. И чем шире и выше пробились бы мы к власти, чем больше захапали бы мы материальных и духовных ценностей, тем сильнее было бы наше влияние на общество. И тем больше мы принесли бы добра. Я не отвергаю таких бессребреников, как Антон. Я готов молиться на них. Но они возможны лишь постольку, поскольку есть мы. И их влияние на общество возможно лишь постольку, поскольку есть наше влияние. По многим линиям так: и с точки зрения их выживания, и с точки зрения восприятия их идей. Они объективно суть лишь отростки (пусть — вершины) либерализма, и ничуть не больше. А изображают из себя существа особой высшей породы. Положить бы на чашу весов содеянное ими и содеянное нами... Впрочем, зачем такое противопоставление? И в этом мы не виноваты. Это мы, говоря «мы», включали сюда и таких, как Антон. А они всегда и всячески отделяли себя от нас.