Светлый остров
Шрифт:
— Я обманут? — Его руки сжимались неумолимо. — Да, я допускаю это, но клянусь Богом, ты пожалеешь.
Он был как дикарь, когда начал трясти ее, но он не принял в расчет Джинкс. С двумя огромными слезинками, катящимися по щекам, она перескочила через комнату и начала яростно бить ногами по лодыжкам Симона. Ее пальцы вцепились в его брюки, а зубы пытались прокусить его одежду.
— Оставь мою мамочку в покое, — кричала она, не сумев достичь своей цели укусить его. — Я ударю тебя по голове, если ты не отойдешь от нее. Отойди! Ты — свинья, и я ненавижу тебя…
— Джинкс! Прекрати! — сказала Эллин дрожащим голосом, наблюдая, как Джинкс продолжает пинать его. Он пытался остановить Джинкс, стараясь оторвать
— Ты — отродье! — Он ухмыльнулся, наконец оттащив ее от себя, храброго маленького драчуна, еще дико пинающегося, но теперь впустую.
— Это моя мамочка, и я защищаю ее! Я врежу тебе…
— Сделай это, Джинкс. — Голос Эллин был похож на слабый шепот: она чувствовала себя почти больной от страха, преследовавшего ее, и от дикого сердцебиения. Все это скоро кончится. Сцена, подобная этой, предполагалась; она готовила себя к ней. Через несколько минут Симон покинет ее и Джинкс, и с этого момента он пойдет своим путем, оставив ее идти своим.
— Ты не должна использовать такие слова…
Слезы навернулись Эллин на глаза, как только она увидела своего ребенка, обиженно плачущего и глядящего на мужчину, который держал ее крепко, но без той жестокости, которую он проявил по отношению к Эллин.
— Мамочка г-говорила, что у меня есть н-новый папа и что он… он позволит мне сидеть на е-его коленках, как новый папа Дэррил… — Джинкс остановилась, захлебнувшись рыданием; ее губы дрожали, слезы струились по веснушчатому лицу, и маленький кулачок двигался под вздернутым носом, потому что из него закапала влага. — Я д-думала, ты будешь х-хорошим папой для меня. — Ее губы вновь задрожали, она смущенно тряхнула головой, изучая его лицо немного недоверчиво. — Я так долго ждала с тех пор, как мамочка рассказала мне о тебе, это было так ужасно — ждать. И ты в первый момент выглядел привлекательно — но зачем ты тряс мою мамочку? Ты сделал ей больно, — сказала она ему откровенно, начав снова дико пинаться, но не в силах ударить по ногам обидчика. — Я убью тебя камнем до смерти, если ты тронешь ее опять! И я покусаю твои руки…
— Джинкс! — Но Джинкс остановило нечто другое, нежели голос Эллин — сильный шлепок по ноге, и, будучи отпущенной, она села на пол и уставилась на красное пятно, которое быстро росло. Изумившись от такого обращения с ней, которого она никогда не испытывала, Джинкс подняла через некоторое время голову и пристально поглядела на Симона.
— Это лишь от того, что ты больше меня, — кипятилась она, ее рот округлился и сузился, как происходило всегда, когда в ней кипела ярость. — Но подожди только, пока я вырасту! Когда я вырасту, я убью тебя за то, что ты обижал мою мамочку!
Вытерев кулачками глаза, она высунула розовый язычок и слизнула слезы, катящиеся к ее рту.
— Мамочка, я не хочу здесь оставаться. — Встав, Джинкс подошла к ней и уткнулась лицом в ее юбку. — Поедем опять домой. Пожалуйста, мамочка. Я хочу уехать назад, в мой дом.
— Мы не можем этого сделать, милая. — Эллин обняла девочку, не осмеливаясь поднять голову и встретиться взглядами со своим мужем. — Это дом, который теперь только и есть у нас, и мы должны остаться здесь…
— Вы должны? — грубо прозвучало со стороны Симона. Его лицо слегка побледнело, а руки сжимались и разжимались, как будто хотели уничтожить какую-то непереносимую боль внутри него. — Это, видимо, твоя идея, но не моя. Ни ты, ни это твое распущенное отродье не останетесь в моем доме. Вы покинете его, как только я смогу организовать это!
Но, конечно, эта угроза была произнесена в момент вспышки гнева, и Симон не сделал попытки привести ее в исполнение. Он был женат, и по прошествии времени скоро стало очевидным, что он примирился со своей женитьбой. И, как Эллин догадалась, он выбрал свой путь, предоставив ей выбирать свой. Он часто отлучался из дома на неделю или больше, и в этих случаях Эллин охватывал своего рода покой. Она получала удовольствие от общения с Джинкс, которая с детской непосредственностью скоро забыла сцену, из-за ее вмешательства не ставшую такой ужасной, как ожидала Эллин. Все, что мог сделать Симон, — так это оставить их одних, что Эллин вполне устраивало.
Однажды вечером, уложив Джинкс в постель, она вышла на террасу и с испугом обнаружила там своего мужа, который стоял и смотрел в темноту на очертания тюрьмы, в которую ему наверняка хотелось упрятать Эллин. В профиль он выглядел почти дьяволом и когда повернулся, почувствовав ее присутствие, его лицо походило на маску ненависти, которая вызвала дрожь в позвоночнике Эллин. Она повернулась, чтобы уйти, но его грубый голос остановил ее, и она послушно сделала движение в его сторону, встав в некотором отдалении от него. Ее сердце учащенно забилось и одновременно заныло; эта ночь напоминала ту, что была на корабле, с высоко поднявшейся круглой луной, разливающей свет по окружающему их морю, мерцающему отблеском серебряных звезд. Сладкие запахи доходили с холмов, доносимые летним бризом, на который древние мореплаватели полагались в интересах удачного плавания. Он струился в волосах Эллин и ласкал ее щеки, прохладный и нежный, точно такой, как на судне, когда они с Симоном стояли на палубе в первые утренние часы.
— Как у тебя с деньгами? — последовал совершенно для нее неожиданный вопрос, когда наконец ее муж смог заговорить с ней.
— У меня еще есть немного от продажи мебели, — сказала она, раздумывая, какую сделала ошибку, выйдя сюда. Она обычно знала, где был Симон, и считала, что сейчас он работает в своем кабинете, потому что заметила, что там горит свет.
— Я выдам тебе деньги на расходы. Ко мне должны прийти друзья на обед вечером на этой неделе, и тебе нужно одеться. Обратись за этим к Гераклиону. Дендрас свозит тебя туда на машине. — Небольшая пауза — и тем же грубым тоном: — Я сообщил всем, что ты вдова, поэтому на всякий случай помни это. Пощади меня, и, Божьей милостью, ты вымолишь прощение.
— Хорошо, Симон.
Она стремилась скорее расстаться с ним, но боялась сделать это, потому что отчасти чувствовала, что он сам подаст знак, когда больше не будет нуждаться в общении с ней.
— Относительно твоей дочери. Может, ты ее устроишь в школу?
Эллин, прищурившись, взглянула на него, очень удивившись такому неожиданному интересу к ребенку, которого он до сих пор игнорировал, как игнорировал девушку, которую считал ее матерью.
— Я ее учу сама.
— В Сфакии есть школа. Ты лучше подготовь ее для поступления. Дендрас будет отвозить ее по утрам и привозить обратно.
— Это греческая школа?
— Конечно, но английский в ней изучают.
— А разговор? Я считаю, Джинкс совсем не может говорить по-гречески.
— Я не ожидаю, что она может, — с ноткой сарказма ответил он. — Но она быстро выучит его. — Симон строго взглянул на Эллин. — Если ты и она собрались остаться здесь, тогда она, по крайней мере, должна выучить греческий. Джинкс будет в обществе греков, когда станет старше, ее друзья будут греки.
— Да. Я допускаю, что будут.
Симон казался более дружелюбным. Он снова уставился на крепость, ветер трепал его черные волосы, луна освещала лицо. Эллин чувствовала досаду, сожаление и одиночество. Казалось, сердце ее остановилось, пока она разглядывала его, и впервые она ощутила легкое раскаяние, что так сильно увлеклась желанием отплатить ему не только за его грехи, но и за грехи Кита. Что хорошего из этого вышло? Чего она достигла своими поступками? Правда, она получила все и ничего не дала взамен; она имела богатого мужчину… но каким-то образом события в целом начинали раздражать ее.