Свобода
Шрифт:
... Если бы не трагедия той ночью в казарме на окраине столицы, думал он, если бы перевернувшие все на свете бездарные молокососы, возомнившие себя правительством, от испуга не заставили бы народ стрелять друг в друга, если бы эти бедствия не привели народ в ярость и не заставили его поднять голову, то он так и растаял бы вдали от всех в желтоватом свете своего далекого одинокого дома...
Как бы ни была отвратительна эта истина, думал он, но, как ни странно, он был нужен народу так же, как народ был нужен ему...
... Он вновь поднимался в гору...
... С вершины разносились во все стороны звуки зурны, звучала танцевальная мелодия...
...Видно, из-за темноты гора казалась раз в пять выше обычного, он шел вверх, а она не кончалась и все росла...
... Скоро на вершине под темным небом таинственным блеском засверкали голубые с золотыми маковками купола мавзолея...
Мавзолей был окружен белыми, черными правительственными машинами, изнутри доносилась музыка... Он хотел войти в мавзолей, но потом, передумав, обошел его сзади и по витым узорным ступенькам поднялся на купол. Оттуда из маленького, похожего на форточку, окошка посмотрел вниз...
... В мавзолее были расставлены столы, пышно уставленные различными блюдами, закусками. Посередине кто-то танцевал на негнущихся ногах, остальные хлопали ему.
... Воздухонепроницаемое стекло на бронзовом пьедестале было завалено венками, поэтому нельзя было увидеть, что под ним. Потом музыка стихла, кто-то встал и воскликнул:
– А теперь в один голос позовем...
И все собравшиеся хором закричали:
– Оте-ец!.. Оте-ец! Оте-ец!
...Спустившись несколько ступенек, он стал в высоком, в человеческий рост проходе, ведущем в мавзолей. Нижние тотчас увидели его.
– Вот он!.. Он здесь!..
– Урра!..
Они закричали, зааплодировали.
– Ну, начинай...
– прошептал кто-то, подтолкнув соседа локтем.
... В центр вышла маленькая худая девочка с тоненькими ножками, сложив руки за спиной, она громко стала читать какие-то стихи.
Все опять зааплодировали...
– Кто разрешил?..
– Он произнес это тихо, но голос его, казалось, сотряс стены мавзолея...
– Я к вам обращаюсь!..
– Это достояние народа...
– обводя короткими руками мавзолей, встал президент Национальной академии, лицо его побледнело, голос дрожал от волнения.
– Что достояние народа?..
– Вот это... Этот мавзолей...
– нестройным стадом заблеяли остальные.
– И вы...- робко добавил кто-то с другого конца стола.
– Что я?..
– И вы... достояние народа...
...Он прищурился и посмотрел говорившего. Это был странный, похожий на кенгуру, человек с песочно-серым лицом и одинаково серыми глазами и волосами. Будто негатив с чьей-то фотографии.
– Мы любим вас, господин Генерал...
– прокричал кто-то с места.
И тут же эти слова подхватили остальные. Они вскочили с мест и закричали:
– Любим!.. Мы любим!.. Мы вас очень любим!..
... Его опять замутило...
– Ненавижу вас всех.
– А потом громко: - Слышите?!.
– сказал, ненавижу!..
Но никто его не услышал...
...Он вздрогнул и проснулся... Лоб покрылся легкой испариной, сердце дрожало...
...Помощник, кажется, только и ждал его пробуждения, как только он открыл глаза, тут же обернулся и протянул ему газеты:
– Свежие газеты...
– сказал он, как-то внимательно посмотрев ему в глаза, будто хотел ухватить нечто, промелькнувшее и ускользающее в его зрачках...
...Бросив газеты рядом на сидение, он долго пытался восстановить в памяти сон... Но ничего вспомнить не смог, кроме какого-то шумного места, полного людьми...
Надо как следует отдохнуть...
– подумал он.
По крайней мере, это не старческая дремота. Когда человек стареет, наверное, в первую очередь стареют его сны... В первую очередь, наверное, сны дряхлеют и сереют. Вряд ли старческие сны заставили бы его так резко проснуться с колотящимся сердцем.
Он потер лицо, разгоняя остатки сна. Помощник, не оборачиваясь, что-то без умолка говорил...
Странно, - подумал он, - помощник всегда болтает больше обычного, зная, что он его не всегда слушает. Вообще, в последние годы, особенно за то время, когда он работал за пределами республики, люди очень изменились. То ли хитрее стали... то ли наглее?!.
...Все будет гораздо сложнее, чем прежде... Столько воды утекло за то время, пока его здесь не было, натворили столько больших и мелких гадостей, появилось столько маленьких царьков, один глупее другого политиков, теперь ему придется с аккуратностью хозяйки, убирающей свой дом от многолетней пыли, избавляющейся от вредных пауков и тараканов, наводить в стране порядок. Сложнее всего будет с народом, который вечно надоедавшим ему своими глупыми и необъятными мечтами и желаниями, возникшими в последние годы, народом, превращенным им десять лет назад в дисциплинированную армию, а теперь изменившимся до неузнаваемости, утратившим страх, покорность и преданность... Потребуется время и терпение, чтобы отучить их вмешиваться во все дела, совать нос куда попало, выйти из образа "пламенных борцов" и вновь научить быть усердными исполнителями. Это наподобие того, как набросить аркан на необъезженного, привыкшего к вольной жизни в бескрайней степи, лягающегося коня, и оседлать его...
... На телохранителя опять напал приступ кашля... Готовый от смущения провалиться сквозь землю, с побагровевшим лицом он задыхался, стараясь скрыть кашель.
Эти несчастные бывшие руководители страны, - подумал он, - видно... имели о власти вполне однозначное представление. Для нищих студентов, живших до последнего времени в общежитиях на одной яичнице, доведшей их до аллергической чесотки, сушивших носки на спинках стульев и гладящих брюки под матрасами, власть была только некоей сладкой, яркой княжеской жизнью, недостижимой для них даже во сне.