Свод
Шрифт:
— Будем соблюдать церемониал, — несколько небрежно и с плохо скрываемым весельем, произнёс Война, — я хозяин Мельницкого замка, сын пана Криштофа Войны — Якуб Война, а это мой английский друг, пан Свод.
— О! — радостно воскликнул Эшенбурк, который, глядя на природную степенность собеседника и его дорогую обувь, как видно уже давно догадывался, с кем имеет дело. — Для-а-а меня большая честь, пан Война…, — Никаляус вдруг стал растягивать слова, следя за тем, как иностранный спутник пана, (с чего это вдруг?) ничего не говоря, объехал его стороной и направил
— И для меня, — ответил Война, — так же краем глаза сопровождая странное передвижение Ричмонда, — вы мне не договорили, пан…? — Якуб сделал паузу. Он, на короткое время, отвлёкшись на свои мысли о Своде, напрочь позабыл, как же это звать-величать этого потешного учителя?
— Эшенбурк..., — напомнил тот.
— Да, конечно, пан Эшенбурк. Так вот, вы забыли рассказать о том, что или кто заставляет вас страдать здесь в ожидании. Думается мне, это какая-нибудь местная панна полонила сердце пана учителя, и теперь вы думаете, кого бы это снарядить к ней сватов?
— Не-е-ет, пан Война, — снисходительно улыбнулся Никаляус, которому не понравился панский тон, — дело в другом. …Я понимаю, вы, верно, думаете: «Ох уж эти провинциальные людишки. Только им и забот, что поесть, да к доброй вдовеющей панне в постель завалиться».
— Нет, — вяло возмутился Якуб, который как раз в это время и думал о чём-то таком, — что вы…
— Тут нечему удивляться, — не стал противоречить этому суждению Эшенбурк, — мы сами в том виноваты. — На лице учителя мелькнула едва заметная тень. — Я жду Василя, Варвариного сына. Если пан пожелает, — Никаляус кивнул в сторону собравшихся людей, — я расскажу, в чём тут дело?
Война, испытующим взглядом сопровождающий непонятные передвижения Свода, кивнул.
— Вся загвоздка в том, — начал издалека учитель, — что я, приехав некогда в эти места, услышал о Варваре. Поскольку я очень интересуюсь природой подобных явлений и способностей человека, я был просто счастлив, что судьба послала мне ещё одну возможность довести начатое некогда мной дело до конца. Должен вам признаться, что я, как раз через эту мою тягу к неизведанному, в своё время и был выслан из Вильно…, ну, не о том сейчас речь.
Так вот Василь, познакомившись со мной, сказал, что и близко не подпустит меня к матери. Впрочем, за это я его строго не сужу, ведь я ему, как видно, пан, так же как и вам, показался весьма странным. Я, — не давая вяло возмутившемуся было Войне вставить даже слово, с горечью в голосе, продолжил Никаляус, — и не отрицаю, наверное, и на самом деле я немного не в себе, вот Василь тогда и заупрямился.
Денег у меня никогда особенно не водилось, поэтому я и осмелился предложить ему, вместо платы за возможность общаться и записывать всё за Варварой, обучить его детей грамоте. Василь долго думал, но после всё же согласился.
Я живу в сельце Паленец, что двух милях ближе к Ляховцам. И вот, уже год, как Василь дважды в неделю привозит меня сюда к детям. Полдня я занимаюсь с ними, а после того до самого вечера сижу и записываю за Варварой, — Эшенбурк довольно похлопал у себя в подмышке, где у него, как видно помещались записи.
— Но вот сегодня. …Только приехали утром, старуха сама пришла к Василю и говорит, что будет помирать. Такое с ней и раньше случалось. Придёт, скажет, мы отведём её домой, она полежит немного, да и передумает. Шутит, говорит, что пока нет достойного человека того, кому она свою силу могла бы передать.
Мы и сегодня, по обыкновению, отвели её, а она легла на лавку в углу и стала так стонать да кричать, что не будь ветра, вам и тут было бы её слышно. Видно и правда в скорости помрёт…
…Теперь вот жду. Так или иначе, а Василю всё одно в Паленец сегодня придётся за попом ехать, а как соберётся, так и я с ним. Детям-то всё одно уже сегодня не до занятий. Он хочет, чтобы мать по-христиански и исповедовали, и отпели. Только всё это напрасно…
— Отчего же, — вяло спросил раздосадованный услышанным Война.
— Я же вам, пан Война, говорил, что кое-что знаю о таких людях. К Варваре хоть трёх попов приведи — не поможет. Будет страдать, кричать, проклянёт весь белый свет, а не умрёт. Я и Василю говорил про это, но! Он же ей сын, …и слушать меня не желает.
— Правильно и делает, — вступился за неизвестного ему Василя Якуб, — она же ему мать. Кто это в здравом уме захочет, чтобы мать умерла?
Эшенбурк замотал головой:
— Пан может поверить мне на слово, к вечеру, с попом или без, а глядя на её муки, он сам будет бога просить поскорее послать ей смерть. Где ему знать, что ведьмам бог завёл другой путь исхода…
— Это какой же? — отстранённо поинтересовался Война, отыскивая взглядом Свода.
Лошадь англичанина стояла возле дома Варвары, привязанной к липе и уже без седока. «Разговоры разговорами, — тихо злился про себя Якуб, — а тут не до шуток, поездка пустая, нужно возвращаться…».
Никаляус говорил дальше, совершенно не придавал значения тому, что пан почти его не слушает:
— Для того чтобы ведьма могла уйти, — продолжал он, — нужно проделать дыру в потолке дома и в крыше. Должен быть прямой ход к небесам…
— К небесам? — ухмыльнулся Война. — А я слышал, что знающимся с «чёрной книгой» дорога на небеса заказана.
— Так-то оно так, — не стал спорить учитель, — но я же говорю, у них свой путь. Вокруг всей земли небо, куда же тогда душам усопших уходить как ни туда? Так что, так или иначе, а всё одно попадут они вверх, на суд божий…
— Близко к крамоле, пан учитель, радуйтесь тому, что нас никто не слышит.
Эшенбурк пожал плечами:
— Ну, раз уж нас никто не слышит, так я вам так скажу, пусть даже сам Папа мне лично заявит, что жизнь на Земле началась только со дня утверждения на ней его Престола, я, прости господи, не стану ему верить. А, возвращаясь к нашему разговору, возьмусь утверждать: пока в Варварином доме потолок и крышу не проломают, будет бедная старушка мотаться меж тем миром и этим, разрывая души детей и внуков страшным воем и никакие попы или ксендзы тут не помогут…