Святославичи
Шрифт:
– Доверишь - возглавлю!
– запальчиво воскликнул Роман.
– Не думаю, чтобы полки поганские всем скопом двигались, наверняка рассеялись они, земли наши грабя, а по частям я их и с малой дружиной разобью! Дай мне пятьсот воинов, отец!
Бояре только усмехались в бороды. Они не сердились на Романа, ибо знали: младень - огонь!
Святослав досадливо махнул на сына рукой: сядь!
– Два, ну три полка половецких разобьешь, княжич, - наставительно заговорил Веремуд, - а остальные окружат твою дружину, как волки лося, и поминай всех святых. Полетит твоя красивая головушка на сырую землю.
– Моя не полетит!
–
Воевода Коснячко привез с собой в Чернигов и княжича Бориса.
Сын покойной Эмнильды жил во дворце Изяслава. А когда началась смута в Киеве, про него забыли. И если о малолетних Ростиславичах заботился митрополит Георгий, на попеченье которому они были отданы Изяславом подальше от мстительной Гертруды, то за Борисом до поры до времени приглядывал сам Изяслав, приставив к нему грамотного поляка. Поляк обучал Бориса латыни, помимо этого княжич посещал греческую школу на митрополичьем подворье. Борис любил лошадей и часто бегал на княжескую конюшню, помогал конюхам поить коней, чистить, расчесывать гривы. Там и отыскал княжича Коснячко, собираясь бежать из Киева.
Святослав радушно встретил своего племянника, подарил ему новую одежду и красивые красные сапоги. Поселили Бориса в одной светелке с Ярославом. Воспитатели Ярослава стали воспитателями и его двоюродного брата, который был всего на год старше.
Однако пятнадцатилетний Борис выглядел гораздо взрослее своих лет. Он держался на редкость уверенно, где бы ни находился: в обществе ли мужчин, женщин или сверстников. Борис прекрасно знал греческий и немецкий, неплохо владел латынью, разбирался в Ветхом и Новом заветах, знал наизусть много священных текстов и псалмов. Его любимым героем был ветхозаветный Давид, и княжич не скрывал, что желал бы походить на него.
Борис скоро подружился с Олегом и Романом, полностью разделяя их воинственные замыслы. Ах, если бы Святослав доверил им хотя бы младшую дружину! Часто, сидя втроем, княжичи с горящими глазами мечтали о том, как они во главе конных полков громят половецкие полчища!
Ода сразу почувствовала в пылком юноше натуру незаурядную, ум глубокий и природную мужественность. Суждения Бориса о многих вещах заставляли Оду задумываться, ибо они шли вразрез с общепринятой моралью. После раздумий княгиня не могла не согласиться с Борисом, но с большой оговоркой.
– В том-то все дело!
– сказал Борис во время одной из бесед с Одой.
– Оговорка подспудно присутствует в речах и делах всех людей во все времена, а в делах и помыслах князей и иерархов Церкви - подавно! В ней суть человеческой природы - в оговорке. Сколько грехов совершено было и будет на земле с обещанием искупить грех в будущем, на какие только злодейства не идет человек, оправдывая себя в душе тем, что он мстит за подобное же злодейство либо восстанавливает попранную справедливость. Людям легче живется с оговоркой, с нею легче грешить
Ода с изумлением глядела на Бориса, который сидел перед ней на низкой скамеечке, прислонясь широкой спиной к теплой печи и обхватив могучими руками колени. В его больших серых глазах был вызов, словно он в свои пятнадцать лет разгадал тайну устройства мира и теперь, зная истину, смело делился ею со всяким страждущим знания. Но Борис не красовался перед теткой своей начитанностью. Он делился с нею своими мыслями, не пытаясь заставлять ее стать на его путь миропонимания.
Борис частенько садился так, чтобы смотреть на тетку снизу вверх, и это было приятно Оде. Однажды он признался, почему так делает.
«Свет от светильника делает нечто похожее на ореол вокруг твоей головы, Филотея. И от этого твои волосы становятся будто золотые! Лицо делается белее, а очи темнее».
Борис называл тетку Филотеей, что значило по-гречески «прекрасная богиня». И это тоже было приятно Оде.
– Ты говоришь кощунственные вещи, - с осуждением промолвила Ода.
– Упаси тебя Господь сказать такое священнику!
– Сам не убережешься, так и Господь не убережет, - улыбнулся Борис.
Так просто и убедительно прозвучали его слова, что Ода сама невольно улыбнулась. Она была грешна и собиралась грешить и дальше, поскольку любила Олега, и умозаключения юного племянника были ей как бальзам на душу. Совестливость христианки нет-нет да и давала о себе знать, а Оде так хотелось избавиться от душевной раздвоенности. Разве грех любить того, кого хочешь? В конце концов Олег ей не кровный родственник!
И Ода осторожно завела об этом речь.
– Борис, ты сказал как-то, что любить кого угодно, даже кровного родственника - не грех, грех распутничать со многими, - начала княгиня.
– Мне хотелось бы знать, на какие оговорки ты ссылаешься в данном случае.
Борис помедлил, потом ответил:
– Оговорок существует множество, важно, какая именно устраивает тебя, тетя.
– Почему меня?
– смутилась Ода.
– Я это так, к примеру, - спокойно пояснил Борис.
– Приведу тебе самые весомые и наиболее употребимые оговорки для кровосмесительной любви. Все они библейские, тут даже митрополит поспорить не сможет. Родные дочери Лота делили ложе со своим отцом и имели от него детей. Люди, уцелевшие после потопа, неизбежно должны были заключать кровосмесительные браки, чтобы расплодился род людской. И это еще не все. Например, у персидских царей когда-то было в обычае брать в жены родных сестер и дочерей, дабы сохранить чистоту царской крови.
– Но это ужасно!
– искренне возмутилась Ода.
– А царь Эдип взял в жены свою мать, которая родила от него четверых детей, - добавил Борис.
– Что ужаснее?
– Конечно, последнее.
– У Эдипа тоже была своя оговорка, он не ведал, что делит ложе с матерью.
– А кабы он ведал о том с самого начала?
– спросила Ода и пристально посмотрела в глаза Борису.
Тот молча развел руками.
– Грех, совершенный по неведенью, грехом не считается, - задумчиво произнесла Ода, - но как порой бывает ужасно прозрение.