Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие
Шрифт:
Что св. Григорий занимался ораторским искусством, об этом он сам упоминает несколько раз (§ 56 и § 130). И независимо от этих сведений, речь св. Григория обнаруживает сильный риторичерсий колорит. Этот характер речи для нашего вкуса выступает иногда даже слишком сильно; ясно видно, как автор усердно старается следовать правилам своего прежнего учителя красноречия и дать своим мыслям возможно блестящее выражение. Сам св. Григорий не отрицает того, что он старался воспользоваться всеми украшениями, какие предоставляла в его распоряжение риторика: „если при этом, — пишет он, — мне встретится что-нибудь благообразное и благозвучное, я с удовольствием приму, а если нет, то поищу таких выражений“(§ 8).
В речи находятся многочисленные сравнения, заимствованные частью из природы и человеческой жизни, частью из Библии; к первым относятся: болото (§ 166), лес (§ 167), лабиринт (§ 168), земледелец (§ 93), садовник (§ 94), зеркало (§§ 119 и 142), скот (§ 76), неразумные животные (§ 109), звери, рыбы, птицы (§ 73), лошади (§ 97), стрела (§ 78), искра (§ 83), насаждения (§ 115), шерсть (§ 154), сведущий человек (§ 171), живописцы (§ 8); ко вторым: Адам (§§ 185 и 187), блудный сын (§ 190), вавилонский плен (§ 195),
Речь произнесена св. Григорием непосредственно по окончании образования у Оригена, в общении с которым он пробыл целых пять лет и который производил на него неотразимо сильное впечатление. Естественно поэтому, что произведение ученика носит отпечаток духа и образа мыслей учителя. Свящ. Писание он изъясняет и применяет совершенно в том же духе и по тем же приемам, как и Ориген. Можно отметить и прямое соприкосновение между суждениями св. Григория и мыслями Оригена, которые, очевидно, первый почерпнул из бесед с последним. Для примера можно привести следующее сравнение. Св. Григорий пишет (§§ 162–163): в таком „роде занимались философией наши превосходные, ученейшие и искуснейшие в исследовании эллины, когда каждый утверждал о том, с чем сначала встретился, побуждаемый некоторою силою, что оно одно истинно, и что, напротив, все прочее у других философов — обман и пустословие. Сам не будучи в состоянии ни в чем обосновать свою точку зрения лучше, чем это сделано другими, „каждый борется за свои собственные взгляды, чтобы вследствие принуждения или убеждения не оказаться в необходимости перейти к другой школе и изменить свои взгляды. При этом он не имеет, — если сказать правду, — никакого другого основания, кроме безотчетного влечения к названным философским учениям, и не имеет другого основания для оценки того, что считает истинным, — да не покажутся мои слова странными, — кроме безотчетного случая. Каждый любит то, с чем он случайно встретился в начале, и, как бы связанный им, уже не в состоянии внимать чему-либо иному“и т. д. Ориген в сочинении „Против Цельса“(кн. 1, § 10), настаивая на необходимости простой, безотчетной веры для тех, кто не имеет возможности заняться исследованием учения, говорит: „да и те, которые держатся противоположного учения, в действительности поступают точно так же. Если кто, напр., увлекается философией и случайно останавливается на определенной философской школе, то разве этот человек при выборе такого-то учителя руководится чем-нибудь иным, а не простой только верой в то, что именно эта школа есть самая лучшая? Он не выжидает, пока придется ему услышать учения всех философов и, в виду различия в их направлении, узнать возражения против одних и доказательства в пользу других школ, чтобы затем произвести свой выбор и решиться на то, сделаться ли ему стоиком, платоником, перипатетиком, — словом последователем какой угодно философской школы. Напротив, уступая какому-то безотчетному стремлению, даже при всем нежелании сознаться в этом, он обращается, напр., к занятиям в духе стоического учения и оставляет без внимания все прочие школы“ [334] и т. д. Очевидно, эта тема часто была предметом бесед Оригена с учениками, и раскрытое здесь положение составляло один из сильных доводов знаменитого учителя в борьбе с современным ему направлением в философском образовании. На основании приведенного примера можно судить, насколько верно св. Григорий воспроизводил в своей речи мысли своего учителя.
334
1) Origenes Werke. 1Band. Die Schrift von Martyrium. Buch, I–IV gegen Celsus. Herausgeb. v. P. Koetschau. Leipzig 1899, p. 62–63; русский перевод проф. Л. И. Писaрева, ч. 1, Казань, 1912, стр. 21–22.
Написанная под живым впечатлением научных уроков Оригена, бесед с ним и с окружавшими его учениками и друзьями, а также чтения произведений философов, речь изобилует терминами, взятыми у классиков и преимущественно у Платона, имевшего столь сильное влияние и на самого Оригена. Св. Григорий и сам два раза указывает на согласие излагаемых им мыслей с учением „древних философов“(§§ 139 и 142), т. е. Платона и его школы. Знаком он и с учением „новейших“философов (§§ 124 и 160), т. е. стоиков: стоическим нужно признать лежащее в основе его рассуждений (в §§ 50–53) учение, что развитие или в человеке достигает своего завершения с 14–м годом жизни. Конечно, теперь невозможно определить, что заимствовано св. Григорием из первоисточников и что должно отнести на счет влияния Оригена, — вероятно, и сам св. Григорий не мог бы с точностью установить границу между взятым из книг и приобретенным из личного общения с Оригеном: философов и поэтов он читал вместе с учителем, разбор их учения производился им же; на философские темы постоянно велись беседы, — при таких условиях атмосфера кесарийской школы была, так сказать, насыщена философскими мыслями и выражениями; кроме того, и сам Ориген облекал свои наставления в ту же философскую терминологию. Поэтому можно сказать, что на лексикон св. Григория больше всего оказал влияние именно Ориген, которому он подражал ненамеренно.
Стиль речи св. Григория в общем несколько тяжелый, и этот недостаток является у него обычным, если принять во внимание и другие его произведения, особенно трактат к Феопомпу и послание к Евагрию. Св. Григорий любил строить растянутые и сложные периоды, мысль которых иногда трудно схватить вследствие длинных вводных предложений, элипсисов, анаколуфов, нагромождения синонимов. Причины этого, конечно, не приходится искать ни в продолжительном изучении богатого периодами латинского языка, к которому св. Григорий, по–видимому, не питал склонности, ни в долголетнем перерыве
Как уже было отмечено, важное значение речи св. Григория заключается прежде всего в том, что она является главным и самым надежным источником для жизнеописания самого автора ее: св. Григорий сообщает в ней о юношеском периоде своей жизни до встречи с Оригеном и здесь дает такие сведения, которых нельзя найти в других источниках. Кроме того, как отдельные места речи, так и все содержание ее представляют много ценных данных для характеристики личности св. Григория в столь важную пору его жизни, постепенного хода его образования, выработки взглядов, пройденного им трудного пути, незаметно для него самого приведшего к христианству, а также и степени достигнутого им проникновения в христианскую истину, — того запаса на жизненный путь, с каким он оставил Кесарию Палестинскую и направился в свой родной Понт.
Важно значение речи св. Григория и в том отношении, что она дает очень интересные и ценные сведения о методах преподавания Оригена в кесарийской школе. Св. Григорий весьма живо, наглядно и обстоятельно изображает, с каким глубоким психологическим пониманием, с каким широким взглядом и полным любви усердием, с какою основательностью и всесторонностью, с каким педагогическим тактом Ориген умел приковать к себе учеников и возбудить в них высокое уважение и горячую любовь к своей личности и к занятиям „философией“. Св. Григорий слушал Оригена в Кесарии Палестинской, где он поселился после вынужденного удаления из Александрии. У Оригена не было оснований изменять в Кесарии свои педагогические приемы, выработанные долголетней практикой в александрийской школе; поэтому вполне основательно те сведения, какие св. Григорий сообщает о преподавании Оригена в Кесарии, переносят и на деятельность его в александрийской школе; а в таком случае на основании их можно проследить, как под его руководством александрийское училище развилось в христианскую философскую школу в полном смысле слова.
Таково первое литературное произведение св. Григория. Оно несомненно давало основание надеяться, что при известных условиях он мог занять почетное место среди выдающихся церковных писателей. Если этого не случилось, то причина этого, — повторяем, — заключается не в недостатке у него склонности к литературным трудам, а исключительно в задачах и условиях его пастырской деятельности.
ГЛАВА II.
Изложение веры.
„Изложение веры“или символ св. Григория и по содержанию, и по форме представляет исключительное явление среди древних символов. Первая и существенная его особенность заключается в содержании, именно в том, что в нем нашло выражение только учение о Св. Троице. тогда как в других символах непременно дается краткое или даже довольно подробное изложение учения о воплощении Сына Божия, а также присоединяется упоминание о Церкви, крещении, о втором пришествии Господнем и о будущей жизни. По своей форме он при большой полноте заключающегося в нем триадологического учения, является кратким и точным, в высшей степени соразмерным в своих частях и законченным в целом. Самый тон его весьма торжественный и отражает в себе то чисто пророческое прозрение в тайну Св. Троицы, каким запечатлено все содержание этого замечательного символа: автор его как бы в экстатическом состоянии созерцает неисследимые глубины божественной жизни и созерцаемое непосредственно выражает в словах символа.
Символ св. Григория сохранился прежде всего в списках похвального слова о жизни св. Григория, составленного Григорием Нисским, а также и отдельно в многочисленных греческих рукописях с надписанием: , или и т. п., — в позднейших произведениях цитуется под coкращенным названием ; затем, в двух латинских переводах, в сирийском [335] , славянском. Текст символа св. Григория в общем устанавливается довольно твердо. Мы даем его в греческом оригинале с параллельным русским переводом, в двух латинских переводах и в славянском [336] .
335
См. у Ad. Harttack, Geschichte der altchristlichen Litteratur bis Eusebius, I, I, Leipzig 1893, S. 429. C. P. Caspari, Alte und neue Quellen zur Geschichte des Taufsymbols und Glaubensregel. Ghristiuaia 1879, S. 5—7 и Anm. 10, S. 34—36, Anm. 2.
336
Ввиду того, что вопрос о принадлежности к первоначальному тексту символа выражений, заключенных в скобы: и решается на основании не только свидетельства рукописей, но и последовательности в развитии мыслей изложения веры, мы считаем более удобным, во избежание повторения, рассмотрение его отнести к третьей части исследования. Что касается других уклонений в тексте по рукописному преданию, то так как они не имеют существенного значения и так как мы сами не располагали новыми данными для критической обработки текста, то мы и не приводим здесь критического аппарата, за которым отсылаем к C. Р. Caspari, (Alte und neue Quellen zur Geschichte des Taufsymbols, S. 10–17 и 34–36 Anm.), который для своего издания использовал не только известные в печати тексты символа, но и вновь найденные им рукописи. Греческий текст и второй латинский перевод нами даны по изданию C. Р. Caspari, принятому и у Aug. Hahn’a, Bibliotek der Symbole und Glaubensregeln der alten Kirche, 3 Auflage von Ludw. Hahn. Breslau 1897, S. 252–255. Текст перевода Руфина взят из новейшего критического издания его Церковной, истории в „Eusebius Werke. Zweiter Band. Die Kirchengeschichte, herausgeb. v. Ed. Schwartz. Die lateinische Uebersetzung des Rufinus bearbeitet v. Theod. Mommsen. Zweiter Theil. Leipzig, 1908, S. 955— 956. Относительно последней части символа — . — речь будет дальше в настоящей же главе.