Сын Америки
Шрифт:
Он подождал, задыхаясь. Ему хотелось убежать из подвала, далеко, как можно дальше от этой окровавленной шеи. Но он не мог. Он не смел. Он
должен был сжечь тело. Каждый нерв в нем дрожал от напряжения.
Стеклянными глазами он озирался по сторонам и вдруг увидел топор. Вот! Это
будет самое лучшее. Он поднял топор, левой рукой отвел голову немного в
сторону и, помедлив минуту в молитвенной позе, всей силой своего тела
бросил лезвие топора на шейный позвонок. Голова упала.
Он не плакал, только губы у него дрожали и грудь тяжело вздымалась. Ему хотелось лечь на пол и заснуть, а потом проснуться – и чтобы ничего этого не было. Но нужно было уходить. Он быстро завернул голову в газеты, и ею затолкал поглубже окровавленное туловище.
Хватит ли угля, чтоб сжечь тело? Никто не придет сюда по крайней мере до десяти часов утра. Он взглянул на часы. Было четыре. Он подобрал кусок газеты и вытер нож. Он бросил газету в топку, а нож положил в карман. Он повернул рычаг, и уголь затарахтел по металлическому желобу, вся топка осветилась огнем, и в трубе загудело еще сильнее. Когда уголь завалил тело, он повернул рычаг назад. Все.
Потом он вдруг отступил от котла и уставился на него, раскрыв рот. Господи! А запах! Кто-нибудь почувствует запах и заглянет в топку. Егоглаза дико блуждали по котельной. Вот! Это поможет! Высоко в стене, за котлом он увидел ржавые лопасти электрического вентилятора. Он нажал выключатель и повернул его. Послышался треск, который перешел в мерное жужжание. Теперь все будет хорошо: вентилятор вытянет воздух из подвала, и никакого запаха не останется.
Он запер сундук и оттащил его в угол. Утром он отвезет его на вокзал. Он огляделся еще раз: не осталось ли чего-нибудь, что могло бы выдать его; ничего не было.
Он вышел на двор, в воздухе кружились редкие хлопья снега. Стало холодно. Машина по-прежнему стояла у крыльца. Да, тут он ее и оставит.
Джон и Мэри сидели в машине и целовались. Они сказали ему: «Покойной ночи, Биггер…» Он им тоже сказал: «Покойной ночи…» И приподнялкепку… Проходя мимо машины, он увидел, что дверца открыта. Сумочка Мэри лежала на полу. Он поднял ее и затворил дверцу. Нет! Пусть будет открыта. Он открыл ее и пошел к воротам.
Улицы были пусты и безмолвны. Его потное тело стыло на ветру. Он шел, держа сумочку под мышкой. Что теперь будет? Может быть, ему убежать? Он остановился на углу и заглянул в сумочку. Там лежала толстая пачка кредиток: по десять и по двадцать… Господи! До утра у него есть время, а там он решит. Он устал, и ему хотелось спать.
Он быстро дошел до дому, взбежал по лестнице и на цыпочках вошел в комнату. Мать, брат и сестра ровно дышали во сне. Он раздевался и думал: я скажу им, что снес сундук в подвал и потом ушел, а она осталась с
Джоном в машине. Утром я отвезу сундук на вокзал, как она мне велела…
Он почувствовал какую-то, тяжесть, оттягивавшую ему рубашку, – это был револьвер. Он вынул его; револьвер был теплый и влажный. Он засунул его
под подушку. Они не могут сказать, что это я. Они не могут доказать это.
Он откинул одеяло, залез в постель и вытянулся рядом с Бэдди. Через пять минут он спал крепким сном.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БЕГСТВО
Биггеру показалось, что он не успел закрыть глаза, как тут же проснулся, внезапно и сразу, как будто кто-то схватил его за плечи и сильно потряс. Он лежал на спине, под одеялом, ничего не видя и не слыша. Потом вдруг, словно по щелчку выключателя, он увидел, что комнату наполняет белесый сумрак. Где-то в глубине сложилась мысль: это утро. Воскресенье, утро. Он приподнялся на локте и слегка повернул голову набок, прислушиваясь. Он услышал ровное сонное дыхание матери, брата и сестры. Он увидел комнату и снег, падавший за окном, но никакого образа у него не возникло. Все это просто существовало, без всякой связи между собой; снег и утренний сумрак и ровное дыхание спящих наводили на него какую-то странную одурь, и нужна была волшебная палочка страха, чтобы придать им вещественность и смысл. Он лежал в постели, лишь несколькими секундами отделенный от сонного забытья, и не мог вырваться из мертвой хватки смутных ощущений, не выпускавших его в реальный мир.
Потом, повинуясь тревожному сигналу из какого-то темного уголка сознания, он сорвался с кровати и босиком выбежал на середину комнаты. Сердце у него стучало; рот раскрылся; колени дрожали. Он силился стряхнуть с себя остатки сна. Напряжение, сковывавшее все его тело, ослабло; он почувствовал страх и вспомнил, что он убил Мэри – задушил ее, отрезал ей голову и сжег ее тело в топке котла.
Было уже утро, воскресенье, и он должен был отвезти на вокзал ее сундук. Он оглянулся и увидел блестящую черную сумочку Мэри, лежавшую на стуле поверх его брюк. Господи боже! В комнате было холодно, но на лбу у него бисером проступил пот и дыхание сперло. Он быстро повернулся – мать и сестра спали. Бэдди тоже спал на кровати, с которой только что соскочил он сам. Выбросить эту сумочку? Может быть, он еще что-нибудь забыл? Он лихорадочно стал рыться в карманах брюк и вытащил нож. Он открыл лезвие и на цыпочках подошел к окну. Черные зигзаги засохшей крови исчертили лезвие! Надо убрать это куда-нибудь! Он вложил нож в сумочку и торопливо стал одеваться, стараясь не шуметь. Выбросить и сумочку и нож в мусорный ящик. Правильно! Он надел пальто и, сунув руку в карман, нащупал пачку брошюр, которые дал ему Джан. И это тоже выбросить сейчас же! Нет… Постой! Он остановился и крепко стиснул брошюры в своих черных пальцах; хитрый замысел вдруг возник у него в голове. Джан дал ему эти брошюры; хорошо, он оставит их у себя и, если его станут допрашивать, покажет их полиции. Правильно! Он отнесет их в свою комнату у Долтонов и спрячет в комод. Он скажет, что даже и не заглядывал в них, охоты не было. Он скажет, что взял их только потому, что Джан уж очень настаивал. Он полистал их осторожно, чтобы не зашуршала бумага, мельком читая заголовки. «Классовый суд и расовый предрассудок. Негритянский вопрос в Соединенных Штатах. Черные и белые, объединяйтесь для борьбы!» Но тут как будто ничего нет опасного. Он посмотрел на обложку одной из брошюр и увидел внизу рисунок, изображавший молоток и кривой нож. Под ним стояло мелкими буквами:
Издание Коммунистической партии США.
О, вот это уже опасно. Он перевернул еще страницу и увидел еще рисунок: белая рука охватывает черную в дружеском пожатии, и тут он вспомнил, как Джан ступил на подножку автомобиля и протянул ему руку. Он вспомнил свой стыд и свою ненависть в эту минуту. Да, так он и скажет им: что он боялся красных, что он не хотел сидеть в машине с Мэри и Джаном, не хотел есть вместе с ними. Он скажет, что согласился только потому, что он на службе! Он объяснит, что раньше никогда не садился за один стол с белыми людьми.
Он снова засунул брошюры в карман пальто и посмотрел на часы. Было без десяти семь. Нужно поскорее уложить свои вещи. В половине девятого он уже должен везти сундук Мэри на вокзал.
Вдруг от страха ноги у него сделались ватными. А что, если Мэри не сгорела? Если она лежит там, в топке, у всех на виду? Ему захотелось все бросить и бежать туда, посмотреть. А вдруг случилось что-нибудь еще хуже: вдруг узнали, что она умерла, и полиция уже ищет его? Может быть, ему сразу уехать из города? Охваченный тем же волнением, которое владело им, когда он нес Мэри по лестнице, он стоял посреди комнаты. Нет, никуда он не уедет. Обстоятельства – за него; никто не подозревает, что она умерла. Он не подаст виду и сделает так, что обвинят Джана. Он достал из-под подушки револьвер и сунул его за пазуху.
Он на цыпочках вышел из комнаты, оглядываясь назад: мать, сестра и брат спокойно спали. Он спустился вниз и вышел на улицу. Утро было белое и холодное. Падал снег, и дул ледяной ветер. Улицы были пусты. Держа сумочку под мышкой, он свернул в переулок и подошел к мусорному ящику, наполовину засыпанному снегом. Не опасно ли бросить сумочку сюда? Грузовик скоро приедет за мусором, и едва ли кто-нибудь станет рыться тут сегодня, в воскресный день, да еще по такой погоде. Он приподнял крышку и засунул сумочку поглубже, в кучу мерзлых апельсиновых корок и заплесневевших огрызков хлеба. Он опустил крышку на место и осмотрелся: никого не было видно.