Сын крестьянский
Шрифт:
Мужики низко поклонились и ушли.
Болотников вышел из шатра и задумчиво посмотрел вдаль. Над рекой поднимался туман. Вечерняя заря окрасила небо багрянцем. Вдали, на том берегу Оки, в лучах заходящего солнца виднелся город.
— Калуга! Отсюда мой путь на Москву, — шептал Иван Исаевич.
У Оки простиралось обширное поле. Кругом чащоба дремучая. Звериные тропы вьются из леса к реке. А река неслась, глубокая, широкая, пустынная. Не видно на ней ни каравана судов, ни плотов; не слышно с них заунывной песни: война приблизилась.
Болотников
— Приказание мое таково: спрятать в лесу три полка да отряд станичников: верхоконной дружине Юрия Беззубцева да твоим запорожцам, Хведор Гора, стать в лесу, с другой стороны поля; прочим войскам остаться здесь, в стане. Вон тот дуб видите? Как смола на нем загорится, попервоначалу конники, за ими пешие полки из засады пойдут. А мы отсюда двинем. В клещи ворогов взять надо. За дело, други ратные!
— Слушаем! — хором ответили военачальники.
По окончании совета остался Юрий Беззубцев, атаман донских казаков, из мелких путивльских помещиков. Это был веселый человек средних лет, горбоносый, усы длинные, цвета воронова крыла, волосы в кружок, горячие черные глаза. В левом ухе большая золотая серьга. В этот раз он чем-то удручен.
— Воевода, про меня речи идут: он-де из помещиков, ему-де веры нет. А ты веришь мне али нет?
Болотников с улыбкой поглядел на Беззубцева.
— Что скажу? Верю, Юрий. А разные речи… Покажи себя в деле.
Успокоенный Беззубцев ушел.
Рано утром на опушке леса появилась московская рать. Сначала мелькнули и скрылись дозорные. Потом на поле показались верхоконные отряды. За ними потянулись стрельцы и пешие ратники, даточные люди. Утреннюю тишину нарушили людской гомон, ржанье лошадей.
От группы всадников отделился верхоконный. Он был в доспехах. Его белый иноходец остановился против гуляй-города. Всадник, сверкая на солнце шлемом, громко крикнул:
— Болотников Иван! Слушай слова воевод наших! Покорись! Прощен будешь! Волоса с головы твоей не тронем. А все люди твои ратные вольны будут идти, куда думают. Вот вам крест и пресвятая богородица!
Всадник показал большой серебряный крест и икону. Затем, хлестнув коня, он подъехал еще ближе и продолжал:
— Слово боярское верно. Таково повеление великого государя. Покоритеся, прощенье получите!
Стоявший около Болотникова мужичок с лохматыми бровями, из-под которых сверкали насмешливые глаза, заметил:
— Ишь, хрестом и божьей матерью уговаривают. Знаем мы милость царскую. Последнюю шкуру спустят.
Иван Исаевич усмехнулся и, вобрав в себя воздух, зычно крикнул:
— Нам с вами мириться не пристало! Простил волк кобылу, оставил хвост да гриву. Так и царь нас простит. Вспять езжай, не то стрелять начну. Промаху не дам!
Среди повстанцев прокатился смех. Верхоконный скверно выругался, погрозил нагайкой и быстро ускакал.
— Ну, топеря держись, палить учнут, — весело крикнул мужичок. — Осподи, благослови!
Вскоре у опушки леса рявкнули вражьи пушки, полетели доски от гуляй-города.
— Ответ держи! — крикнул Болотников и сам устремился к кулеврине.
По полю прокатился гул. Запахло порохом. Глаза воеводы горели, ноздри широко раздувались. Порывистый ветер трепал его черную бороду, гнал в лицо пороховой дым.
Примеру Болотникова последовали пушкари. То там, то здесь сверкал огонь. Одно орудие — «единорог» — разорвало. Осколками убило трех пушкарей. Пушкарский голова, высокий черноволосый донской казак, злобно выругался.
— Эх, дурьи головы, зелья много напихали!
Он бросился к соседней пушке, стал яростно заряжать ее раскаленную пасть «кувшинами с зельем» [46] .
46
Разрывные снаряды.
Внезапно пушки московской рати замолкли. Дым рассеялся. К стану повстанцев накатывались вражьи дружины. Они шли строй за строем, во весь рост. Повстанцы били их из пушек в упор. Несколько отрядов вырвалось из гуляй-города навстречу врагам, рубили их саблями, сажали на рогатины. На смену убитым возникал новый строй. Сшибались грудью, стреляли, резали, душили…
Олешка, наблюдавший с дуба поле битвы, крикнул:
— Дядя Иван! Глянь, еще прут!
На приступ шли три новых стрелецких полка. У каждого свой цвет кафтанов: алые, крапивные, брусничные. Поле покрылось разноцветными полосами.
Длинный рыжий верзила бежал впереди стрельцов и пьяным басом орал:
— Со господом воров бей!
В руке — кистень, которым он и орудовал с большим искусством.
Вдруг из самой гущи повстанцев выскочил веселый чернец и завопил:
— Я его знаю: поп-расстрига! Питух знатный! Чернец бахнул в рыжего верзилу из самопала. Тот замертво упал.
Болотникова подмывало ринуться в самое пекло.
«Нет, надо беречь себя для своих же», — подумал он.
Вот новая лава врагов ринулась вперед. Подались повстанцы, — как ясень-дерево подается: гнется, не ломается.
— Скончание гилевщикам! — неслось по полю.
Болотников снял шапку, вытер рукой потный лоб и крикнул Олешке:
— Зажигай!
Запылала пакля, облитая смолой, на дубе вековом. Высоко в небо взвился столб черного дыма. Из засады в лесу, как стрела из лука, вылетела конница Федора Горы и Юрия Беззубцева, разделилась на два крыла, рубила направо и налево.
— Дядя Иван, дядя Иван, наши идут! — кричал Олешка и от радости захлопал в ладоши.
Вдали от леса показались три полка повстанцев, за ними отряд станичников атамана Аничкина бежал на фланг врага.