Сын шевалье
Шрифт:
— И пусть сатана примет его душу! — елейным тоном добавил Гренгай, которого немедля поддержали товарищи, возгласив проникновенно:
— Аминь!
И наши храбрецы от души расхохотались.
Выйдя наконец из кабачка, они двинулись куда глаза глядят и буквально через пятьдесят шагов натолкнулись… на кого бы вы думали? Да на Кончини же! Он, только что ими похороненный, шел прямо на них! Живой Кончини — из мяса и костей, в полном здравии, такой же нарядный и элегантный, как всегда. Они едва успели нырнуть в ближайшую подворотню. Кончини прошествовал мимо, не заметив наших храбрецов.
Приятели
— Пошли!
Никаких объяснений не потребовалось. Меньше чем через минуту они уже стояли у дома Жеана.
Гренгай помчался наверх, перескакивая через четыре ступеньки разом; но спустился почти тут же с вытянувшимся лицом.
— Ну что? — вскричали двое других в тревоге.
— Дверь не заперта, кровать не разобрана. Значит, к себе он не возвращался.
Они удрученно переглянулись. Гренгай размышлял, дергая себя за нос.
— Может быть, он все-таки не ходил на улицу Ра? — робко предположил Каркань.
— А Кончини сам развязался! — промолвил Гренгай, пожимая плечами.
— Однако Кончини не смог бы справиться с нашим Жеаном, — сказал Эскаргас. — Но мы своими глазами видели Кончини.
— Господин Жеан разделался бы с Кончини в два счета, если бы захотел, — решительно заявил Каркань.
— Ослы вы оба, — заявил без всяких церемоний Гренгай. — Да разве не понятно вам, остолопы, что если Кончини гуляет живой и невредимый на свободе, то он подстроил нашему Жеану какую-нибудь предательскую ловушку? Что дом этот на улице Ра, что его хозяин большого доверия у меня не вызывают.
Состоялось нечто вроде военного совета, в результате которого они решили установить наблюдение за любовным гнездышком Кончини. Проведя там весь остаток дня, они так и не смогли проникнуть вовнутрь. Наступила ночь. Они говорили себе, что если Жеан еще жив, то Кончини непременно явится, чтобы разделаться с ним. По правде говоря, они еще не придумали, что делать в этом случае. Их заветной мечтой было войти в дом.
Подменяя друг друга, они не спускали с дома глаз — пока один сторожил, двое других спали, завернувшись в плащи. К счастью, жизнь их достаточно закалила, и ночь на свежем воздухе не казалась им слишком тяжелым испытанием.
На следующее утро Гренгай, взявший на себя командование, отослал Эскаргаса к дому на улице Сент-Оноре, а Карканя — на Новый мост. Каждый из них получил точнейшие инструкции. Сам же парижанин остался на улице Ра.
Тянулись бесконечные, мучительные часы, но терпение храбрецов не иссякало. Внезапно Гренгай, с силой хлопнув себя по лбу, разразился проклятиями по своему адресу:
— Ах, я олух царя небесного! Тупая скотина! Чтобы меня лихорадка скрутила! Чтоб кабан на части разодрал! Как же я не подумал об этом раньше?
И он помчался стрелой на постоялый двор «Паспарту» на улице Сен-Дени, намереваясь найти Пардальяна, даже имени которого он не знал. Однако Жеан в трудную минуту обратился именно к нему, стало быть, это был преданный друг. Оказавшись в свою очередь в затруднении, Гренгай решил обратиться к другу вожака.
Ему посчастливилось: Пардальян сидел в общем зале, за столиком у окна, и был занят разделкой весьма аппетитного на вид гуся.
Гренгай запыхался от бега и от волнения. Кроме того, весь облик Пардальяна внушал ему почтение, близкое к трепету; в крайнем смущении он уже говорил себе, что излишне погорячился и что не осмелится потревожить этого человека, в котором, несмотря на простоту манер, сразу угадал знатного вельможу.
Но было уже поздно, поскольку Пардальян заметил его. Собрав свою смелость, Гренгай приблизился к столу, подметая пол перьями шляпы и кланяясь на каждом шагу.
— Простите меня, монсеньор, — пролепетал он сдавленным голосом, — с моей стороны это. дерзость, но речь идет о серьезном деле… очень серьезном…
Пардальян пристально поглядел на бандита. Он увидел и смятение его, и тревогу. Того же беглого взгляда ему хватило, чтобы понять: бедняга давно ничего не ел. Действительно, Гренгай, оголодавший за время бдения у дома Кончини, не удержавшись, покосился на поджаристого гуся. Пардальян приветливо улыбнулся и спросил благожелательным тоном:
— Вам нужен именно я, храбрец?
— Да, монсеньор, — ответил Гренгай, согнувшись в поклоне пополам.
— Прекрасно, — спокойно промолвил Пардальян.
И поманив к себе хозяйку, миловидную, пухлую и улыбчивую женщину лет тридцати пяти, которая, судя по всему, относилась к нему с особым вниманием, приказал:
— Госпожа Николь, будьте любезны поставить еще один прибор.
А затем, повернувшись к ошеломленному Гренгаю, добавил:
— Присядьте, храбрец… отведайте этого гуся, потому что он вам, вижу, пришелся по душе.
При этом неожиданном приглашении на хитрой физиономии парижанина попеременно отразились самые разнообразные чувства: удовольствие, гордость, досада, сожаление… Поклонившись еще раз, он выпрямился и, честно поглядев в глаза Пардальяну, произнес с оттенком грусти, не лишенной достоинства:
— Монсеньор, вы забыли, что я обыкновенный бродяга… бандит. Это слишком большая часть для меня. И я никогда не позволил бы себе…
— Садитесь-ка, — мягко прервал его Пардальян. — Ешьте вволю, не называйте меня больше монсеньором и скажите, чем я могу быть полезен вашему вожаку. Ибо, полагаю, вы пришли ко мне ради него.
Госпожа Николь, поскольку именно так звали хозяйку «Паспарту», между тем исполнила распоряжение Пардальяна с быстротой, свидетельствующей о необыкновенном ее уважении к этому клиенту.
Гренгай не заставил себя больше просить. Усевшись напротив Пардальяна, он смело атаковал половину гуся, которую этот совсем не заносчивый дворянин уступил ему, и, запивая каждый кусок большим глотком вина, в изобилии поданного к столу, стал рассказывать о своих тревогах относительно судьбы Жеана. Он простодушно признался, в каком затруднении находится, ибо не знает, что делать дальше, дабы вызволить Жеана из ловушки, куда тот, по всей видимости, угодил. Наконец, окончательно расхрабрившись благодаря любезности и простоте манер Пардальяна, осмелился воззвать к его силе и уму в надежде, что ему удастся найти выход из этого безнадежного положения.