Сын вождя
Шрифт:
Он сам в конце концов погрузился в сон, а проснулся от того, что Льеф гладил его по волосам.
Кадан приподнял голову и улыбнулся сквозь слезы, встретившись взглядом с усталыми, но ясными глазами Льефа.
— Бедный мой… — прошептал тот, — я так и не защитил тебя.
Кадан закусил губу и покачал головой. Наклонившись, он легко поцеловал Льефа в губы, силясь выразить то, на что ему не хватало слов. Решиться повторить те слова, что выкрикнул, когда думал, что Льеф уже не выживет, он
— Кадан… — Льеф облизнул потрескавшиеся губы, — я должен освободить тебя. На тинге.
Кадан непонимающе смотрел на него.
— Если я умру, а ты останешься моим рабом, — сказал он, — ты достанешься моей семье. Если так случится, Кадан, беги на юг.
Кадан рвано выдохнул.
— Если так случится, — сказал он, но голос его дрогнул, — я последую за тобой. Как рабы и наложницы древних времен следовали в костер за своим царем.
— Не время для сказок, Кадан… — Льеф устало прикрыл глаза.
— Самое время, — упрямо сказал Кадан, — потому что в сказках те, кто любит — находят друг друга. А я хочу найти тебя — даже за чертой.
Льеф снова посмотрел на него и, приподняв руку, погладил Кадана по щеке.
— Я люблю тебя, — сказал он, — мне жаль, что эта любовь была такой недолгой. Жаль, что я так мало смог тебе дать. Если бы у меня был другой шанс, Кадан, я бы подарил тебе целый мир. И никогда не позволил бы тебе оказаться рабом.
Кадан молчал, не зная, что сказать. Ему не нужен был мир, он хотел только одного: чтобы Льеф поправился и в этом мире остался с ним.
— Поспи, — наконец произнес он, — я дам тебе отвар, что снимает боль. Тебе нужно больше спать, Льеф.
— Не хочу. Хочу успеть еще немного побыть с тобой.
И все же, несмотря на боль во вспоротой груди, через некоторое время Льеф погрузился в сон.
Когда в очередной раз рассвело, Кадан поднял голову с плеча Льефа, протер глаза и сел. Он увидел стройную фигуру Сигрун в паре шагов.
— Как он? — сухо спросила ведовка.
— Льефу лучше, — тихо и устало ответил Кадан, — он уже приходит в себя. Если бы ты только позволила ему…
— Я принесла лекарств, — перебила его Сигрун, — если сможешь доставить его в мой дом — я позволю ему находиться там.
Кадан благодарно кивнул, хотя за последние дни, проведенные почти без сна и еды, он настолько устал, что не знал, как смог бы доставить куда-то хотя бы себя.
Сигрун присела на корточки над раненым и провела ладонью над его губами, проверяя дыхание. Льеф дышал.
— За то, что я помогу вам, — сказала она, разматывая повязку, которую наложил на рану Кадан, — ты отдашь мне этот браслет, — она кивнула на обручье, все еще украшавшее запястье Кадана.
Тот опустил глаза. Он не любил это украшение, потому что с самого начала чувствовал, что
— Если останется на влажной земле — рана загноится, и он умрет, — произнесла Сигрун жестко. Кадан вскинулся и потянулся к браслету.
— Хорошо, — твердо сказал он.
Сигрун ушла, а он тем же вечером нашел тележку для угля и, устроив на ней Льефа, повез его к лечильной избе.
Едва переступив порог, он необычайно отчетливо вспомнил те первые дни, которые провел здесь. Свое отчаянье и тоску по родным. Темные своды дома давили на него со всех сторон.
Но деваться было некуда — Сигрун, безусловно, могла помочь Льефу лучше его самого.
Устроив их на топчане у окна, Сигрун дала обоим еды — и почти мгновенно Кадан уснул. Он много спал все последующие дни, а рану Льефа теперь обрабатывала Сигрун, и, на хорошей еде и в тепле, тот все быстрее приходил в себя.
Теперь уже Льеф, открыв глаза посреди ночи, после долгого дневного сна, подолгу смотрел на Кадана, дремавшего у него на плече, и не знал, куда выплеснуть теснившуюся в груди любовь.
— Сердце мое, — шептал он и гладил Кадана по щеке, а тот во сне накрывал его ладонь своей рукой и прижимал еще плотней.
Кадан почти не отходил от него, лишь иногда Сигрун посылала его набрать травы для лекарств. Обычно в это время Льеф спал, но как-то случилось, что он проснулся, пока Сигрун меняла повязку. Несколько секунд он следил за ее руками, аккуратно наносившими мазь, а затем произнес:
— Сигрун, прости меня.
Руки Сигрун дрогнули, и она отскочила назад, опасливо глядя на него.
— Прости, — повторил Льеф, — я бы отступил, если бы мог.
Сигрун сглотнула и на секунду прикрыла глаза, а потом снова посмотрела на него в упор.
— Я никогда не смогу простить тебя, Льеф. Ты отнял мою любовь и мою судьбу.
— Мне жаль.
— Никто больше не возьмет меня в жены, ты сам знаешь почему. Да я и не хочу никого. Только его…
Льеф облизнул губы. Никогда раньше он не знал жалости, но никогда раньше он и не причинял боли тем, кто был дорог ему.
— Рун не оставил мне выбора, — произнес он медленно, — он сказал те слова, за которые я не мог не убить его. Таков закон.
— Оправдывай себя, — Сигрун сжала руку в кулак, — проклятье братоубийцы всегда будет преследовать тебя. Наказанием тебе станет ненависть тех немногих, кто тебя любил.
Льеф закрыл глаза.
— Я знаю, — сказал он. — Знаю, насколько сильна моя вина. Он был мой побратим. Там, где его кровь окропила землю — была и моя. Убивая его — я убил себя.
Наступила тишина.