Сыщик-убийца
Шрифт:
Когда Этьен подошел к ней, она, казалось, узнала его и протянула руку. Ее спокойствие показалось доктору хорошим предзнаменованием.
— Вот моя больная, господа, — сказал он, поворачиваясь к докторам.
— Как вы объясняете ее безумие? — спросил один старый доктор. — Без сомнения, параличом мозга?
— Нет, сумасшествие этой женщины — следствие случая.
— Вы так думаете?
— Я в этом уверен и буду иметь честь дать вам неоспоримое доказательство.
Помощник Этьена заставил сесть больную и снял повязку, наложенную на ее голову две недели назад.
Когда волосы были разделены на затылке, все увидели небольшой белый рубец и в середине его — черную точку, которую все доктора, один за другим, осмотрели в лупу.
— Господа, — сказал Этьен, — эта женщина двадцать лет назад была ранена в голову, но пуля попала в нее рикошетом, кусок свинца вошел в череп, и безумие есть следствие его постоянного давления. Вот этот кусок свинца. Его присутствие скрывалось наростом, который я уничтожил для облегчения операции. Вот почему прежние попытки вылечить ее были безрезультатны.
Доктора с удивлением переглянулись и не смеялись больше. Молодой человек в несколько мгновений вырос в их глазах: они увидели в нем серьезного соперника, но дух противоречия не умолк.
— Как же можно, по вашему мнению, вылечить ее?
— Извлечь кусок металла.
— Но за двадцать лет он глубоко врос в кость.
— Поэтому я думаю выпилить его.
— Но результатом этого может быть смерть.
— Нет, — ответил Этьен с уверенностью больше внешней, чем действительной, — он сам боялся. — Нет, я убежден, что она выздоровеет, но о подобных вещах нельзя спорить, их надо доказывать фактами, и я докажу.
Эстер дали хлороформ и положили в кресло, поставленное у окна. Ее голова, поддерживаемая подушками, была ярко освещена.
Этьен открыл футляр с инструментами и принялся за дело. Его руки не дрожали, но крупные капли пота выступили на лбу.
Сильно взволнованные зрители сдерживали дыхание.
Операция продолжалась четыре минуты. Целая вечность! В конце четвертой минуты кусок свинца был вынут, и рана перевязана.
Прошло четверть часа. Эстер начала мало-помалу приходить в себя. Вдруг она открыла глаза и огляделась вокруг взглядом, в котором не было ничего безумного.
— Где я?… — пробормотала она, поднимая руки ко лбу.
Ей не успели ответить: она вздохнула и потеряла сознание.
Этот обморок не представлял ничего неожиданного и никого не испугал. Этьен приказал положить больную в постель и устроить в комнате искусственную темноту.
— Великолепно! — сказал один из докторов. — Но не боитесь ли вы лихорадки?
— Я ее предвижу и буду бороться против нее. Главное, благодаря Богу, сделано. Мне кажется, я могу отвечать за все.
В это время к Этьену подошел директор.
— Позвольте вас поздравить, — сказал он, пожимая ему руку. Затем прибавил тихо: — Но подумайте о тех серьезных вещах, о которых мы уже говорили. Не забывайте, что женщина помещена сюда в секретную.
— Я не забуду, — ответил доктор.
Затем подумал про себя: «Да, я не забуду. Тем более что теперь можно расспросить Эстер, и она ответит мне».
Между тем посторонние оставили комнату, и Этьен остался вдвоем со своим помощником.
— А!… — вскричал последний, взволнованный до слез, бросаясь на шею Этьену. — Какое хладнокровие!… Какое мужество!… Какая верность глаза и руки… Я положительно восхищен!…
— Я отказываюсь от восхищения, — ответил, улыбаясь, Этьен, — но ваша симпатия глубоко трогает меня.
— Вы не сомневаетесь больше в выздоровлении?
— Мне кажется, что сомнение тут невозможно.
— Что прикажете?…
— Полнейшее спокойствие и строгую диету.
— Рассчитывайте на меня. Я сам буду заботиться обо всем. Когда вы снова придете?
— Сегодня вечером.
Этьен поехал домой, наскоро пообедал и отправился на Университетскую улицу.
Лицо его выражало радость, глаза необыкновенно сверкали. Как ни был он скромен, он все-таки чувствовал, что имеет право гордиться.
«Я теперь кое-что значу, — думал он. — Я завоевал себе место… Теперь я могу идти вперед, высоко подняв голову, с надеждой в сердце… И Богу известно, что я мечтаю о славе и богатстве только для того, чтобы разделить их с Бертой».
Пятого ноября Жан Жеди сказал своему спутнику, от которого тщательно скрывал покупку дома:
— Ну, мой юный друг, надо подумать об отъезде.
— Я готов, — ответил Миньоле. — И, между нами, море начинает надоедать мне. Мы едем сегодня вечером?
— Нет, завтра утром. Поезд отходит в семь часов, и мы будем в Париже в половине двенадцатого. Но, прежде чем ехать, мне надо запастись провизией…
— Устрицами? — смеясь, спросил Миньоле.
— Да, именно. Что обещано, то свято. Честный человек должен держать свое слово. Мы прикажем завтра рано утром отнести ящики с устрицами на вокзал. После обеда отправимся в Гаврский театр, а завтра утром пустимся в путь в столицу… Вот распорядок нашего путешествия.
— Идет, — сказал Миньоле.
В программе ничто не было изменено, и на другой день утром в семь часов приятели уехали из Гавра с ящиками устриц.
Тефер не забыл ни даты возвращения Жана Жеди в Париж, ни часа, назначенного для приезда.
В одиннадцать утра, переодетый матросом, он отправился в Батиньоль к герцогу де Латур-Водье, который уже ждал его.
Бывший любовник Клодии был одет в свой обычный костюм мелкого буржуа и синие очки, которые совершенно меняли его лицо.