Т. 11 Угроза с Земли
Шрифт:
Во время двухнедельных периодов, называемых «ночью» или «зимой», рассеянный свет создает впечатление нескончаемых сумерек.
Месяц — и ни слова. Месяц — и ни солнца, ни луны, ни звезд, ни зари. Никогда здесь не бывает ни свежего, живительного дуновения утреннего ветерка, ни радостной игры полуденного солнца, ни желанных вечерних теней — абсолютно ничего, чтобы отличить один знойный, удушливый час от другого. Одна только тяжелая монотонность сна, труда, еды и снова сна — ничего, кроме разрывающей сердце тоски по прохладному голубому нёбу далекой Земли.
Обычай требовал, чтобы новички ставили угощения старожилам. Уингейт заказал для надсмотрщика водки, называемой рира, и когда он в первый раз расписался в своей расчетной книжке, то обнаружил, что этот товарищеский жест стоил ему дополнительного четырехмесячного пребывания, прежде чем он законным образом сможет покинуть свою «работу». После этого он решил никогда больше не заказывать риры и отказался от короткого отпуска в Венусбург, поклявшись сберегать каждый грош, чтобы расплатиться за свои подъемные и проезд.
Но вскоре Уингейт понял, что рира, слабый алкогольный напиток, — это не порок, не роскошь, а необходимость. Для жизни человека на Венере она была также нужна, как и ультрафиолетовые лучи, применяемые во всех осветительных системах колонии. Рира вызывала не опьянение, а душевную легкость, освобождение от тревог, и без нее он не мог уснуть. Три ночи самобичеваний и мучений, три дня он чувствовал себя изнуренным и ни на что не способным, ловя на себе суровый взгляд надсмотрщика, — и на четвертый день он вместе с другими заказал себе бутылку, с тупой болью сознавая, что цена этой бутылки еще на полдня сокращает его микроскопическое продвижение к свободе.
Уингейт не был допущен к работе на радиостанции: у Ван Хайзена уже был радист. Хотя Уингейт и значился в списках как помощник радиста, его отправили на болото. Перечитывая свой контракт, он обнаружил пункт, предоставляющий его хозяину право так поступить, и даже признал половиной своего ума — юридической и правоведческой половиной, — что этот пункт вполне резонный, правильный и даже справедливый.
Он отправился на болото. Вскоре он научился обольщением и запугиванием заставлять хрупкий туземный народец, существа-амфибии, собирать урожай луковиц подводных растений — Hyacinthus veneris johnsoni— болотных корнеплодов Венеры. Научился подкупом приобретать сотрудничество их матриархов, обещая им премии в виде «тигарек». Это был термин, обозначавший не только сигареты, но и вообще табак — единица обмена в торговых сделках с туземцами.
Он работал также в сарае, где очищали луковицы, и научился, хоть медленно и неловко, срезать верхнюю пористую кожуру с ядра луковицы размером в горошину. Только это ядро имело коммерческую ценность, и его следовало вынимать в целости, не повредив и не порезав. Руки Уингейта огрубели от сока, запах вызывал у него кашель и жег глаза, но это было приятнее, чем работать на топях, так так здесь он находился среди женщин. Женщины работали быстрее, чем мужчины, и их маленькие пальцы более умело очищали нежные ядра. Мужчины привлекались к этой работе только при обильном урожае, когда требовались дополнительные рабочие руки.
Уингейт научился своему новому ремеслу у работавшей в сарае по-матерински ласковой старой женщины, которую звали Хэйзл. Работая, она ни на минуту не умолкала, а ее искривленные пальцы спокойно, без всякого напряжения делали свое дело. Уингейт закрывал глаза и представлял себе, что вернулся на Землю, что он снова мальчик и слоняется по кухне у бабушки, в то время как она шелушит горох и что-то непрерывно рассказывает.
— Не выматывайся, парень, — сказала ему Хэйзл, — делай свое дело, и пусть дьяволу будет стыдно, грядет Великий день!
— Какой Великий день, Хэйзл?
— День, когда ангелы Господни поднимутся и поразят силы зла. День, когда князь тьмы будет сброшен в преисподнюю и Пророк примет власть над детьми неба. Так что ты не тревожься. Неважно, где ты будешь, когда придет Великий день, — важно только, чтобы на тебя снизошла благодать.
— А ты уверена, Хэйзл, что мы доживем до этого дня?
Она оглянулась вокруг, затем с таинственным видом прошептала:
— Этот день почти наступил. Уже теперь Пророк шествует по стране, собирая свои силы. Со светлой фермерской земли долины Миссисипи придет человек, известный в этом мире, — она зашептала еще тише, — под именем Негемия Скаддер!
Уингейт надеялся, что ему удалось скрыть, как он поражен и как все это его рассмешило. Он вспомнил это имя. Какой-то пустозвон-евангелист из лесной глуши, там, на Земле, — мелкое ничтожество, мишень для веселых шуток местных газетчиков!
К их скамье подошел надсмотрщик:
— Работайте, работайте, вы! Здорово отстаете!
Уингейт поспешил повиноваться, но Хэйзл пришла ему на помощь:
— Оставь его, Джо Томпсон. Требуется время, чтобы научиться этому делу.
— Ладно, мать, — ответил надсмотрщик с усмешкой, — ты заставляй его трудиться, слышишь?
— Хорошо, лучше позаботься о других. Эта скамья выполнит свою норму.
Уингейта два дня подряд штрафовали за порчу ядер. Хэйзл теперь давала ему в долг часть того, что очищала сама. Надсмотрщик это знал, но все ее любили, даже надсмотрщики, а они, как известно, никого не любят, даже самих себя.
Уингейт стоял возле ворот огороженного участка, где находился барак для холостяков. Оставалось пятнадцать минут до вечерней переклички, он вышел: его влекло подсознательное стремление отделаться от клаустрофобии — болезни, владевшей им все время пребывания на Венере. Но ничто не помогало. Здесь некуда было выходить на «открытый воздух» — заросли заполняли всю расчищенную территорию; свинцовые облака низко нависали над головой, и влажный зной сдавливал обнаженную грудь. Все же здесь было лучше, чем в бараке, хоть там имелись влагопоглощающие установки.
Он еще не получил своей вечерней порции риры и поэтому был угнетен и расстроен. Однако сохранившееся еще у него чувство собственного достоинства позволяло ему хоть на несколько минут предаваться своим мыслям, прежде чем уступить веселящему наркотику. «Я погиб, — подумал он. — Еще через пару месяцев я буду пользоваться каждым случаем, чтобы попасть в Венусбург. Или еще хуже: сделаю заявку на жилье для семейного и обреку себя и своих малышей на вечное прозябание».
Когда Уингейт прибыл сюда, женщины-работницы, одинаково тупоумные, с похожими одно на другое лицами, казались ему совершенно непривлекательными. Теперь он с ужасом обнаружил, что не был больше столь разборчив. Он даже начал шепелявить, как другие, бессознательно подражая туземцам-амфибиям.