"Та самая Аннушка". Часть вторая: "Это ничего не значит"
Шрифт:
— А чего он боится-то? — поинтересовался я.
— Я тебе уже говорила, от синеглазых надо держаться подальше. От нас сплошные неприятности.
— Приятности тоже есть, — возразил я, положив ей руку на колено, но моим надеждам на хорошее завершение такого долгого и хлопотного дня сбыться не суждено.
— Устала, солдат, — сказала Аннушка. — Буду спать. И когда я говорю «буду спать», то это значит «спать одна». У вас с Донкой комната на двоих? Тогда попрошу у Геннадиоса номер с одной кроватью и высплюсь уже наконец.
— Эй, ты же не рассказала, как выбралась от того Грёма!
— Завтра, солдат. Всё завтра. Спокойной ночи!
Утреннее
Во сне мы с бывшей женой пьём чай в нашей квартире, за окном предгрозовое небо над странно незнакомым городом, я говорю ей, что нужно уезжать, потому что дом разбомбят, все дома разбомбят до подвалов, я видел, что такое город, ставший полем боя. Пытаюсь убедить, что нельзя затягивать, что выезды могут перекрыть, что эвакуационные колонны будут расстреливать с дронов и накрывать ракетами, но она смотрит на меня так, как в жизни смотрела куда позже — в госпитале, куда пришла один раз, сказать, что уходит. Тогда я увидел этот взгляд — недоумевающе-брезгливый, в котором читается «боже, и с этим человеком я зачем-то жила». Во сне он тоже обжигает обидой, но я всё равно пытаюсь её убедить. Тщетно — она меня не слушает, и ощущение уходящего времени накрывает меня всё сильнее…
Проснулся с рвущим душу чувством «вот-вот будет поздно».
Странная штука — сны. В жизни у меня ничего такого с бывшей не было, но было с родителями. Я пытался уговорить их уехать из города, который внезапно стал прифронтовым, но они не верили, беспокоились о квартире, не хотели срываться и ехать, говорили «кому мы, старые, нужны». Я не был достаточно убедителен, увы. Тогда никто не представлял, что дело дойдёт до гражданских заложников, до расстрела колонн с беженцами, бомбёжек населённых кварталов, перейдёт ту черту, за которой остановиться уже невозможно. И покатится дальше, втягивая тысячи людей в воронку «не забудем, не простим».
До отвращения бодрая, отлично выспавшаяся Аннушка обрушилась на соседний стул, вытянула ноги в проход, отхлебнула кофе, огляделась, поинтересовалась:
— Что смурной такой, солдат?
— Не выспался.
— Опять кошмары?
— Бывшая приснилась.
— Да, — заржала девушка, — это и правда кошмар. Отношения должны быть краткими и не создавать обязательств. Не надо доводить их до стадии «жёрнов на шее». А чего вы разошлись?
— Не мы разошлись. Она ушла, — пояснил я неохотно. — Когда мне ногу отрезали.
— Как-то не очень красиво, — посочувствовала Аннушка, — могла бы и подождать для приличия.
— Ей не терпелось. Пока я воевал, она вступила в антивоенное сообщество идиотов, искренне желавших нам поражения.
— Какой странный поступок.
— Ну, им хватало осторожности не переходить границы, за которыми начинается государственная измена. Просто обсуждали, какую несправедливую войну мы ведём, как было бы хорошо, чтобы она кончилась, даже если для этого надо немедленно
— А война была несправедливая?
— Откуда мне знать? Она же ещё не закончилась. Справедливость войны определяет победитель. Кто победил, тот и вёл справедливую, освободительную, героическую борьбу против коварных подлых захватчиков, даже если она велась на другой территории. Тысячи лет истории войн не дадут соврать.
— И как же тогда узнать свою сторону?
— Твоя сторона та, с которой пули летят от тебя, а не к тебе.
— Логично. Так чем там с женой-то закончилось?
— Да ничем. Разошлись. У неё уже и жених готовый был, из таких же «нетвойняшек». Модный поэт. Думаю, у них всё ещё до моего ранения началось.
— Хороший поэт-то хоть?
— «В окне горят костры рябин, а я лежу, тобой ебим…» — процитировал я. — Ознакомился с творчеством постфактум. В интернете нашёл.
— М-да, — покачала головой Аннушка, — да и чёрт с ними со всеми. Вернёмся к актуальным проблемам.
— Погоди, — спохватился я, — а как ты выбралась-то?
— Смеёшься, солдат? А как я могла не выбраться? Это вам нужна Дорога, вот я вас и отправила. А я из любого места могу нырнуть в Изнанку. Ну, ладно, — поправилась она, — почти из любого. Я бы сразу свалила, но решила разведать кой-что сначала.
— И как, успешно?
— Ну… Как тебе сказать… Познавательно. Есть о чём подумать. Но потом. Сейчас нам надо разобраться с твоим выигрышем. Как тебя вообще угораздило в такой компании за стол сесть? Так хорошо играешь в «Хранителей»?
— Первый раз в жизни попробовал.
— И сразу сорвал банк?
— Новичкам везёт.
— Что-то мутишь, солдат, — посмотрела она на меня скептически, — ну, да ладно. Зачем ты вообще играть сел?
— Деньги нужны, — объяснил я честно. — Керт сказал, что мне могут ногу приделать не хуже прежней, но это дорого. Вот я и воспользовался оказией.
— И как результат?
Я назвал сумму, уточнив, что часть получил от Андрея в неведомых мне «золотых эрках».
— Эрки это хорошо. Валюта Коммуны. Её торгуют в полтора номинала минимум, потому что за свои услуги она принимает оплату только в них. Так что да, заработал ты себе на ногу, молодец. Но давай сначала разберёмся с твоими детишками.
— Моими?
— Ну, ты их выиграл, не я.
— Я случайно.
— Если бы специально, я бы с тобой иначе разговаривала. Ненавижу работорговцев. О, вон и Донка вылезла, значит, точно пора приступать к делам.
Спустившуюся по лестнице бабусю мы оставили завтракать, а сами пошли домой к Геннадиосу, где его хозяйственная дородная супруга выдала нам накормленных, отмытых, отдохнувших и чисто одетых детишек. В этом виде они смотрятся куда лучше, а главное — не так пугаются расспросов. Правда, толку от этого всё равно немного. Отвечают они охотно, но это мало что проясняет.
«Откуда вы? — Клановые!» «Где ваш клан? — Кочует!» «Как хоть называется? — Никак!»
Тут мнения детей разошлись: мальчик утверждал, что их клан безымянный, а девочки — что это «клан Костлявой, потому что она главная». Мы было решили, что это какие-то очередные рейдеры, но на вопрос: «А ещё синеглазые у вас есть?» — дети радостно сообщили: «Да дофига», — чем ввели Аннушку в тяжёлый когнитивный диссонанс.