Та сторона, где ветер
Шрифт:
– Что ты! Название, конечно, необходимо.
– Ну ладно. А какое?
Он увидел, как Владик смущенно отвел взгляд. Будто ему стало неловко за Генку. Илька смотрел как-то полуобиженно-полувопросительно. Он-то уж не отведет глаза.
Но в чем же дело? Словно всем ясно, только он, Генка, чего-то не понимает.
– Я вчера в школе был, – беззаботным тоном сообщил Шурик. – Там ремонт, дым коромыслом. Все доски из классов в коридор выставлены, стоят рядами. Я мел подобрал и написал на каждой: «Яшка Воробьев». Потом – когда родился и когда утонул. И еще внизу: «Погиб, спасая двух человек…» Если наша историчка увидит, будет великий шум.
Яшка… Ну, так бы и сказали. Генка и сам про это думал, да потом показалось, что не надо. Вроде бы неловко называть человеческим именем небольшую лодку. А по правде говоря, даже не в этом дело. Не хотелось Генке лишнего напоминания о смерти. Он невольно старался меньше думать о таких вещах. Но раз все решили…
– Значит, имя и фамилию писать на бортах? Полностью? – спросил он.
– Можно просто имя, – быстро сказал Илька.
– С фамилией лучше, – возразил Владик. – А то непонятно: какой Яшка?
– Ребята, – озабоченно сказал Шурик, – что-то не так получается. Я только сейчас подумал. Нехорошо как-то – «Яшка». Это же не на улице кричать.
Генка уже вскинулся, чтобы заспорить, но не стал. Кажется, Шурка был прав.
Владик незаметно пожал плечами. Наверно, он не считал, что «Яшка» звучит плохо.
Илька не без ехидства напомнил:
– А сам на досках писал: «Яшка Воробьев».
– Не подумал, – откликнулся Шурик. – Но доски – это пустяк. С них тут же всё сотрут.
– А как же писать? – спросил Генка. – Его иначе, как Яшка, никто и не звал.
В самом деле, не писать же «Яша Воробьев». Какой же он Яша – маленький, остроносый, растрепанный Воробей? Он сам удивился бы до заикания, если бы услышал, что его так зовут.
– Тогда «Воробей»! – с усмешкой сказал Шурик.
– Фрегат «Воробышек», – отозвался Генка.
Все понимали, что это несерьезный разговор. Шутили, хотя шутить не очень хотелось.
– Какой же фрегат? – возразил вдруг Шурик. – Фрегат – это громадина с кучей парусов.
– А пусть. Все равно, – тихо и упрямо сказал Илька. – Маленький фрегат. Жалко, что ли?
– Не жалко… Но уж тогда не «Воробышек».
– «Африка»… – вдруг сказал Илька.
– Что?
– Название такое: «Африка», – повторил Илька и насупился. – А что? Яшка любил все про Африку…
– Да ну-у… – недовольно начал Генка и замолчал. Почувствовал, что название это единственное и что оно намертво прикипает к лодке.
– «Аф-ри-ка»… – в третий раз сказал Илька. Он будто на ладошке покачивал это слово.
– Ай да Илька! – заметил Шурик.
– Оранжевыми буквами, – предложил Владик. – Давайте, а? Оранжевое на черном будет огнем гореть.
– Нет оранжевой краски…
– У нас дома желтая есть. С красной смешаем. Принести?
«Сейчас Илька увяжется», – почему-то с неудовольствием подумал Генка.
– Я с тобой! – тут же вскочил Илька.
Если бы он пошел не с Владиком, если бы с другим, Генка наверняка бы взъелся: «А кто работать будет?» Но Владик улыбнулся Ильке: «Побежали». И Генка улыбнулся тоже.
Илька оперся ладонью о днище, прыгнул через лодку к Владику. И прежде чем оторвать руку от шероховатых досок, он незаметно и ласково погладил их.
Илька теперь любил эту лодку, как живую.
Он думал о ней все время. Думал о том, как ветер приподнимет и натянет парус, как желтая вода забормочет у черных бортов, как острый лодочный нос, качнувшись, приподнимется на пологой волне.
Карту со зверями он изрисовал силуэтами лодок и пароходов.
По ночам ему снились реки с заросшими берегами. Мачта цеплялась за сплетение веток, разгоняя оранжевых попугаев. Высокие пароходы осторожно выползали из-за мохнатых от зелени мысов и обрадованно трубили, выбравшись на широкую солнечную воду. Львы неторопливо выходили из джунглей и провожали спокойными взглядами маленький парус.
На мелководье, как громадные цветы, стояли на розовых ногах фламинго…
Глава восьмая
Смола и краска въелись в Генкины ладони. Руки пахли лодкой. У лодки был запах праздника, солнца и путешествий.
Генка приходил вечером в дом, падал в постель и засыпал, засунув ладони под щеку. Летучие сны, которых он не помнил, тоже пахли краской, смолой и мокрым песком отмелей. На этих отмелях Генка, Илька и Владик купались после работы.
Просыпался Генка словно от веселого дружеского толчка: вставай, вспомни, сколько всего впереди!
Впереди ждала радость нового дня. Вернее, много радостей. И самой главной была не лодка, не ожидание первого плавания и не свобода летних дней. Главной Генкиной радостью был Владик.
Не сразу Генка понял, что радость редко бывает без тревог. Тревога впервые кольнула его, когда Владик вдруг отложил стамеску, сел на чурбак, отвернул лицо и не ответил на какой-то вопрос. Генка не умел расспрашивать. Он молча драил наждачной бумагой оструганную мачту, а мысли его были о другом: неужели он сам, не заметив, чем-то обидел Владьку?
Он понял вдруг, что без Владьки жить спокойно не сможет. И ни при чем тут прошлый год и летучие «конверты», которые запускали вместе, и тот проклятый провод на крыше. Если бы Генка встретил Владика сейчас, было бы то же самое.
Так, по крайней мере, казалось.
Владик был нужен Генке. А нужен ли он, Генка, Владику так же сильно?
Впрочем, тревога была недолгой.
Владик обернулся, и на лице его Генка не увидел никакой обиды.
– К тете Наде ходил вчера, – сказал Владик устало, будто тетя Надя жила километров за сорок. – Не к ней самой, а на чердак… Приборы хотел взять для лодки.