Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
фотоаппарат: выступал человек, нелегально приехавший на конференцию из Чили, его
нельзя было снимать. И все-таки атмосфера конференции была такова, что
пиночетовские агенты, даже если и просочились туда, не рискнули шевельнуть
пальцем, а тем более не рискнули вылезти на трибуну.
Частным, но неприятным диссонансом прозвучали нервические реплики одного из
«ультралевых», пытавшегося оборвать кубинского делегата, критиковавшего Китай за
его поведение
оправдания. Я уверен, что китайским трудящимся должны быть близки страдания
чилийского народа, потому что сами они столько настрадались за свою историю. Как
может страна, называющая себя социалистической, не только стоять в стороне от
трагедии другого народа, но и помогать смертельным врагам социализма? Такой вопрос
возникал, и хотелось бы, чтобы он был услышан и хоть когда-нибудь, но понят.
Социализм и равнодушие к какому-либо народу несовместимы. Как далеки друг от
218
друга Вьетнам и Чили! Но когда делегат Вьетнама зачитал стихи вьетнамского
поэта, посвященные Пабло Неруде, два народа как бы прижались друг к другу, поверяя
боль своих страданий сердцем сердцу.
Чаще всего на конференции звучали три имени: Альенде, Неруда, Хара. Эти имена
стали символом борьбы, трагедии и снова борьбы. Такой борьбы, ради которой стоит
жить. Весь зал стоя приветствовал Ортен-сию Бусси Альенде и вдову Виктора Хары.
Вдова Мартина Лютера Кинга прислала приветствие конференции. В зале были еще
две вдовы — Пабло Пикассо и Сикейроса. Будь живы эти великие художники, они
непременно приехали бы на эту конференцию. Но самое главное, что над трибунами
витали тени замученных в пиночетовских застенках, тени убитых агентами где-то в
эмиграции, тени бесследно исчезнувших неизвестно где. Они как бы были
дополнительными делегатами с правом решающего голоса. И сам собой возникал
гневный протест, запечатленный в мадридском акте:
«Перед лицом всего этого возникает вопрос, который мы должны поставить: что
сделала военная хунта с тремя миллиардами долларов, которые были получены в
течение этих пяти лет от правительств, международных корпораций и частных банков?
Ответ прост: деньги были использованы на оружие и изощренные способы репрессий,
достались двум или трем местным финансовым группам и большим коммерческим
компаниям. Мы решительно осуждаем правительства и организации, которые
поддерживают пиночетовский режим, превращая его в угрозу миру на континенте и
делая борьбу чилийских демократов более затруднительной...»
Похожий на седого от океанской соли орла испанский поэт
греческий мэр и эквадорский художник Гуайясамин с его древнеиндейским лицом,
ректор университета из Чехословакии и японский профсоюзный лидер, никарагуанская
партизанка и американский адвокат — все аплодировали этим словам, и пусть эхо
аплодисментов хорошенько тряхнет стены тех банков, сейфы которых распахнуты для
окровавленных рук убийц. А ведь убийства продолжаются не только в Чили, но и в
других странах Латинской Америки.
Когда после закрытия пленарного заседания выступал представитель
сандинистского движения в Никара
219
гуа и из его груди вырывались даже не крики, а хрипы, стоны его истерзанной
родины, дантовское черное облако накрывало всех нас. Иногда оратор вдруг почему-то
затихал, опускал воспаленные карие глаза под очками, потом вздрагивал и снова
говорил, подымая такой маленький кулак над таким огромным миром.
Я понял, что он не спал несколько ночей, неизвестно какими путями и тропами
выбираясь из никарагуанского ада сюда, на эту трибуну. Я думал о человечестве, о его
палачах и жертвах и о самой главной, движущей части человечества — о борцах. Да,
только так —жить, чтобы бороться. Я думал об искусстве, о его роли в этой борьбе.
Некоторые писатели считают для себя унижением «опускаться до политики». Конечно,
есть политика малая, текущая. Но текущая кровь —это не текущая политика.
После подписания мадридского воззвания я присутствовал на самом впечатляющем
концерте, который видел в жизни. Он состоялся дважды — в 6.30 и в 9 30 —в
королевском Дворце спорта, вмещающем примерно десять тысяч человек, заполненном
до отказа молодежью. Пели чилийцы — парни в черных и красных пончо, девушки в
народных платьях или побелевших от стирок и солнца джинсах. В Риме когда-то я
слушал битлов,—вернее, пытался их слушать, но это было невозможно, потому что
толпа фанатиков сразу начинала визжать, ибо смысл слов был неинтересен — важнее
был сам факт лицезрения идолов и собственный ор.
Настоящая революционная песня — всегда призыв. Обвинение в том, что
социальность иссушает искусство, превращает его в плакат, в лозунг,— отрыжка
снобизма. Негоже иным людям социалистического мира, первым певцом которого был
Маяковский, чураться воинствующей социальности, ссылаясь на то, что не надо насту-
пать на горло ни собственной песне, ни чужой. И Пушкин, и Лермонтов, и
Достоевский, и Толстой были социальны, ибо правда всегда социальна.