Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
внука (вовремя являйся!) успел за чуб потеребить...
Или:
И два молочных крепыша (загар»— топленой корочкой) под стол ходили не спеша,
как селезни — на корточках. Стояла яркая гармонь, как памятник, на кружеве. Упавший
нюхала лимон собачка с тихим ужасом.
130
Но это плотское ощущение мира не переходит Горбовского в бездумную
умиленность земными благами, в торжествующий над духом физиологизм. У него нет
распространенной
сказать совсем простые, но так и задевающие душу строчки: «Постучите мне в окно
кто-нибудь из Ленинграда!» Он не ищет «к людям на безлюдье неразделенную
любовь». В безлюдье для него нет любви, и пустая квартира, кем-то покинутая, его
гнетет, когда он замечает на паркете кем-то забытый гривенник, «маленький и
страшный». Он любит рабочего человека, но не элитарно-снисходительной любовью, а
как свое второе «я»: «Вошел, пропахший мокрым лесом, грибами, плесенью, смолой.
Глаза под кепочным навесом всем говорили: «Я не злой». Горбовский любит и детей, и
старух — как будто сама жизнь, помогая его стихам, «ревниво держит их в пределах
начала жизни и конца». Вот замечательное стихотворение:
Здравствуй, бабушка-старушка, голова твоя в снегу. Ты уже почти игрушка — это я
тебе не лгу. Точно камушек на камне, ты сидишь на валуне. Отгадать тебя — куда мне,
осознать тебя — не мне. Ноги воткнуты, как палки, в землю-матушку черну. Мне
совсем тебя не жалко, грустно-тихую, одну. Мне еще валиться с неба, попадать под
поезда, а тебе — кусочек хлеба, и отпрянула беда. Помашу тебе рукою, серый камушек
в пыли... Вот ведь чудо-то какое вырастает из земли.
Великолепно написано примыкающее к этому стихотворение «Я тихий карлик из
дупла...», мудрое стихотворение «Капля», ставящее прорыв первой капли в бездождье
выше «стаи» воды, хорош отрывок из поэмы «Циркачка», плотный, мускулистый, чем-
то напоминающий «Столбцы» Заболоцкого. Несмотря на то, что жаж
130
да жизни приводит порой Горбовского к восклицаниям: «И не надо, не надо
проклятых вопросов, коли эта земля под ногами жива...», такие прекрасные стихи, как
«Распята сухая дорога...», «Кто он?», «Перед полетом», «Бездомная лошадь»,
«Одиночество», «Белорусские бабки», «Забытые писатели», носят в себе гораздо
больше философской плодотворной вопросительности, чем продекларированное
желание безвопросности. Внутренний поединок с жестокостью, сытостью, бездумным
застоль-ством — это тот вопрос, который нельзя оставлять повисшим в возухе:
Мне
хочу во что бы то ни стало. Мне предлагают: «Па деньгу, купи жену, купи машину!» А
я кричу: «Кукареку!», поскольку так душа решила. Меня хватают за рукав: «Пойдем в
кабак! Попарим душу!» А я в ответ на это: «Гав!» — и зубы страшные наружу. .
Желание избежать «проклятых вопросов» — это известная человеческая слабость, и
тот, кто притворяется, что этих вопросов не боится, лжет. Суворов говаривал в свое
время, что солдат без страха — не солдат. Но признание своего страха и его
преодоление — мужество более ценное, чем мужество отчаяния. В признании поэта:
«И все тревожней, с каждым днем тревожней. То _Ночь не та, то день какой-то
ложный. Лукавят камни. Смех во рту фальшив... Да жив ли я? Хотя, конечно, жив...» —
гораздо больше смелости, чем в иных «обличениях», направленных вовне. Горбовский
приходит к пониманию многоплановости мира, который не втискивается ни в какое
прокрустово ложе художественных концепций.
И вдруг улыбнулся старик на углу. Он ловко достал из кулька пастилу.
И белый брусочек своей пастилы засунул в улыбку до самой скулы...
... Но я бы отдал кошелек и пальто, когда бы узнал сокровенное то:
251
какому такому веселому злу тогда улыбался старик на углу?
Выражаясь словами самого Горбовского, о нем мо но сказать, что «человек на земле
состоялся» и состоя ся поэт. Но все же хочется сделать одну оговорку. Ни что не
пропадает бесследно, и непреодоленные издерж ки импровизашюнкости все-таки кое-
где остаются в «очищенном» Горбовском. Проблема Горбовского не [ том, чтобы
писать хорошие стихи,— это он умеет дЙ лать,— а в том, чтобы не писать плохих, не
допускат рядом с добротной плотью высокого профессионализм вялого дилетантства.
А этот грех еще есть: «В мороз ном белом ореоле твое лицо как бы в венке», «И
девуиЁ. ка идет, как знамя, идет любовь моя светло», «Пр любовь — про сад твоей
души», «Здесь пушистая юност в погоне за новью так нещадно терзалась войно и
любовью», «Кровь рябин из ран роняет осень», «Во дишь карандашиком острым по
письму, как по неот ступному сердцу моему», «Улавливать хлопки твоих ресниц и
пить вино вечерних разговоров», «И парень и девушка высятся робко на древнем
холме, как живой обелиск». Попробуем представить, к примеру, Микел? анджсло, когда