Талисман
Шрифт:
— Я не собираюсь связываться с тобой, — сказал Джек, — лучше убирайся с моего…
Черный рыцарь взмахнул булавой. Она опустилась вниз с неправдоподобной силой. Джек отскочил в сторону. Булава врезалась в ступеньку, на которой он только что стоял, и щепки полетели в черную пустоту.
Джек поднялся еще на две ступени, держа медиатор между большим и указательным пальцами… и вдруг медиатор раскололся, просыпав на ковер дождь мелких кусочков слоновой кости. Многие из них упали на носы кроссовок Джека. Он тупо уставился на них.
Послышался мертвый смех.
Булава с щепками, прилепившимися
Снова грубый смех — Джек слышал его не ушами, потому что он знал, что доспехи внутри пусты, только стальная оболочка для неумершего духа, — он слышал смех клетками мозга. Ты проиграл, парень. Неужели ты действительно надеялся, что такая маленькая штучка поможет тебе пройти мимо меня?
Булава снова засвистела, и Джек присел, вовремя оторвав глаза от красного света, — он почувствовал, как головка булавы коснулась его длинных волос, прежде чем выломать четырехфутовую секцию перил и запустить ее в пространство.
С металлическим скрежетом рыцарь наклонился к Джеку, словно пародируя заботливость, а потом булава поднялась для очередного сокрушительного удара.
Джек, тебе не нужно было волшебство, чтобы попасть сюда, и тебе не нужно волшебство, чтобы одолеть эту консервную банку!
Булава неслась, разрывая воздух — вссссссссшшшшшш! Джек отпрянул, под ложечкой засосало, мышцы на плечах, проколотые шипами, страшно заболели.
Булава пронеслась меньше чем в дюйме от его груди и сломала целый ряд перекладин из красного дерева, словно это были зубочистки. Джек чуть было не провалился в пустоту. Он ухватился за расщепленные обломки перил слева от себя, и занозы воткнулись под ногти. Боль была такой мучительной, что на миг ему показалось, что сейчас у него лопнут глаза. Потом он крепко ухватился правой рукой, сумев избежать падения.
Все волшебство в ТЕБЕ, Джек! Неужели ты еще не понял этого?
Он помедлил секунду, тяжело дыша, и снова рванулся вверх, пристально глядя в гладкое железное лицо над собой.
Лучше уйди с пути моего, сэр Гэвейн.
Рыцарь наклонил шлем со странной вежливостью — Простите… это вы ко мне обращаетесь? Потом снова замахнулся булавой.
Ослепленный страхом, Джек не заметил, как медленно рыцарь готовился к ударам, как ясно угадывалась в его замахах траектория сокрушительного движения булавы. «Похоже, у него заржавели суставы», — подумал Джек. Так или иначе, теперь, когда разум его прояснился, ему было легко избежать удара.
Он встал на цыпочки, вытянулся и ухватился за шлем обеими руками. Металл был горячим, словно кожа больного лихорадкой.
— Убирайся из этого мира, — сказал он тихим и спокойным голосом. — Ее именем я приказываю тебе.
Красный свет погас, как свеча внутри выдолбленной тыквы, и вдруг весь вес шлема — по меньшей мере пятнадцать фунтов — оказался в руках у Джека, потому что больше ничто его не поддерживало, латы под шлемом развалились.
— Тебе надо было убить обоих братьев Эллис, — сказал Джек и швырнул пустой шлем через лестничную площадку. Он с грохотом упал на пол и откатился, словно игрушка. Отель, казалось, съежился.
Джек повернулся к широкому коридору второго этажа и наконец увидел свет: ясный, чистый свет, как в тот день, когда он видел в небе летающих людей. Коридор кончался еще одной парой двустворчатых дверей, и двери эти были закрыты, но достаточно света пробивалось над ними и под ними, а также сквозь щель между дверями, и было ясно, что свет за ними был действительно очень ярким.
Он очень хотел увидеть этот свет и источник этого света, он проделал длинный путь, чтобы увидеть его, прошел через ужасную темноту.
Двери были очень тяжелыми, их покрывал четкий орнамент. Над ним золотой краской была сделана надпись, изрядно осыпавшаяся, но вполне еще читаемая: «ТАНЦЕВАЛЬНЫЙ ЗАЛ ДОЛИН».
— Эй, мама, — сказал Джек мягким удивленным голосом, входя в это сияние. Счастье наполнило его сердце — это чувство было как радуга, радуга, радуга. — Эй, мама, кажется, я здесь, я действительно здесь.
Потом Джек мягко, с трепетом взялся обеими руками за ручки двустворчатой двери и надавил на них. Он открыл двери, и, когда он это делал, расширяющаяся полоса чистого белого света легла на его открытое и удивленное лицо.
Солнечный Гарднер оглядывал берег как раз в тот момент, когда Джек казнил последнего из пяти рыцарей-стражей. Он услышал глухой удар, словно внутри отеля взорвалась динамитная шашка. В тот же миг во всех окнах второго этажа «Эджинкорта» вспыхнул белый свет, и все резные медные фигуры — луна и звезды, планетоиды и изогнутые стрелы — одновременно остановились.
Гарднер был одет как боец специального отряда полиции Лос-Анджелеса. Поверх его белой рубашки был надет черный бронежилет, на перекинутом через плечо брезентовом ремне висела рация. Ее неуклюжая толстая антенна качалась из стороны в сторону, когда он двигался. На другом плече висел «уэзерби» 36-го калибра. Это была охотничья винтовка, почти такая же большая, как зенитное орудие; даже сам Роберт Руарк, увидев ее, лопнул бы от зависти. Гарднер купил ее шесть лет назад, после того как обстоятельства вынудили его избавиться от старого охотничьего ружья. Чехол от винтовки, сделанный из настоящей зебровой шкуры, лежал в багажнике «кадиллака» рядом с телом его сына.
— Морган!
Морган не обернулся. Он стоял за грядой скал, торчащих из песка, подобно клыкам. В двадцати футах от скал, всего в пяти футах от линии прилива, лежал Спиди Паркер, он же Паркус. В обличье Паркуса он однажды оставил след на теле Моргана из Орриса — бледные шрамы на белых бедрах, знаки, которыми в Долинах клеймят предателей. Только благодаря заступничеству самой Королевы Лауры эти шрамы оказались не на щеках, а на внутренней стороне бедер, где они почти всегда были скрыты одеждой. Морган, как один, так и другой, не стал любить сильнее Королеву за ее заступничество… но его ненависть к Паркусу, оставившему на его теле эти клейма, была беспредельна.