Талисман
Шрифт:
— Джейсон? — позвала она и нахмурилась: это не было именем ее сына. Но во сне, который ей только что снился, у нее был сын с таким именем, и в этом сне она была кем-то другим. Это, конечно, влияние лекарств.
— Джек? — снова позвала она. — Джек, где ты?
Никакого ответа… но она чувствовала его, точно знала, что он жив. Впервые за долгое время — наверное, шесть месяцев — она чувствовала себя действительно хорошо.
— Джеки… — сказала она и взяла сигареты. Она взглянула на них и швырнула в камин, где уже была куча всякой другой дряни, которую она собиралась
И она вдруг обнаружила, что без всякого повода ее губы растянулись в широкой радостной улыбке.
Донни Киган, отбывавший наряд на кухне Дома Солнечного Света, когда Волк освободился из карцера, пережил ту ужасную ночь; Джорджу Ирвинсону, парню, бывшему с ним, повезло меньше. Теперь Донни находился в обычном сиротском доме в Манси, штат Индиана. В отличие от некоторых других воспитанников Дома Солнечного Света Донни был настоящим сиротой: Гарднеру приходилось изредка принимать и таких детей, чтобы избежать конфликтов со штатом.
Сейчас он тер шваброй темный зал на втором этаже. Вдруг Донни посмотрел вверх, его мутные глаза расширились. Тучи, из которых на декабрьские убранные поля падал белый снег, внезапно раздвинулись на западе, пропуская единственный широкий луч солнца, удивительно красивый в своем одиночестве.
— Ты прав, я ЛЮБЛЮ его! — радостно прокричал Донни. Он обращался к Ферду Джанклау, но Донни, у которого было слишком много тараканов в голове, чтобы осталось достаточно места для мозгов, уже забыл его имя. — Он прекрасен, и я ЛЮБЛЮ его!
Донни залился идиотским смехом, но теперь даже смех его был почти прекрасен. Несколько мальчиков подошли к дверям и с удивлением смотрели на него. Лицо Донни купалось в свете чистого легкого луча, и один из мальчиков прошептал своему близкому другу, что Донни в этот момент выглядел как Иисус.
Миг прошел, тучи снова затянули странный клочок чистого неба, а снегопад понемногу превратился в первую снежную бурю сезона. Так Донни узнал, что означало на самом деле чувство любви и радости. Все это быстро пронеслось мимо него… но он не забыл само чувство, почти обморочное ощущение добра, добра совершенного, а не обещанного; чувство ясности и глубокой прекрасной любви; чувство экстаза оттого, что снова пришло белое, чистое.
Судья Фэйрчайлд, который отправил Джека и Волка в Дом Солнечного Света, больше не был судьей, и по окончании разбирательства он должен был отправиться в тюрьму. Не было сомнений, что в тюрьме он останется надолго, очень надолго. Может быть, никогда из нее и не выйдет: он был уже немолод и не очень здоров. «Если бы они не нашли эти проклятые тела…»
Он оставался настолько бодрым, насколько позволяли обстоятельства, но сейчас, когда он сидел в камере, чистя ногти и думая о доме, на него обрушилась тяжелая волна депрессии. Он вдруг перестал чистить ногти, задумчиво взглянул на ножик, а потом вставил кончик лезвия в правую ноздрю. Помедлив пару секунд, а потом прошептав: «О черт! А почему бы и нет?» — он резко двинул кулак вверх, отправляя лезвие в короткое смертельное путешествие, протыкая сначала носовые пазухи, а потом и мозг.
Смоуки Апдайк сидел за стойкой в дискотеке, занимаясь счетами и суммируя числа на своем калькуляторе «Тексас инструментс», как и в тот день, когда его повстречал Джек. Только теперь был ранний вечер, и Лори обслуживала первых вечерних посетителей. Музыкальный автомат играл песенку «Лучше бы передо мной стояла бутылка».
Сначала все было нормально. Вдруг Смоуки резко выпрямился; маленькая бумажная шапочка свалилась у него с головы. Он схватился за левую сторону груди, где его, подобно игле, пронзила резкая боль. Бог скребется когтями, сказал бы Волк.
В этот момент гриль с грохотом взлетел на воздух. Он ударился в плафон и оторвал его от потолка. Плафон со звоном приземлился. Едкий запах газа наполнил заднюю часть бара почти сразу. Лори закричала.
Музыкальный автомат набирал скорость: 45 оборотов в минуту, 78, 150, 400! Шутливые жалобы певицы превратились в сумасшедшее бормотание. Секунду спустя взорвался и проигрыватель. Во все стороны полетели осколки цветного стекла.
Смоуки взглянул на калькулятор и увидел в красном окошечке единственное вспыхивающее слово:
Потом глаза его взорвались.
— Лори, выключи газ! — крикнул один из клиентов. Он слез с табурета и повернулся к Смоуки: — Смоуки, скажи ей… — И человек завопил от ужаса, увидев кровь, бьющую фонтанами из дыр, где были глаза Смоуки Апдайка.
Еще спустя секунду вся дискотека взлетела на воздух, и прежде чем подоспели пожарные машины из Догтауна и Элмиры, большая часть города была объята огнем.
Невелика потеря, ребята. Скажем «аминь».
В Школе Тэйера, где всем правил разум, как и всегда (за исключением маленькой интерлюдии, о которой студенты помнили как о нескольких смутных снах), начался последний урок. Во время фейерверка в Индиане здесь, в Иллинойсе, моросил мелкий дождь. Студенты, сонные и задумчивые, сидели в классах.
Внезапно зазвенели колокола в церкви. Головы поднялись. Глаза расширились. По всей школе уже забытые сны снова дали о себе знать.
Эйзеридж сидел в кабинете математики и ритмично водил рукой между ног, глядя невидящими глазами на логарифмы, выстраиваемые на доске старым мистером Хакинсом. Он думал о симпатичной маленькой официантке, с которой собирался встретиться вечером. Она носила пояс вместо трусиков, и ей очень нравилось не снимать чулки, когда они занимались любовью. Вдруг Эйзеридж повернулся к окну, забыв о своей эрекции, забыв об официантке с ее длинными ногами и тонкими чулками, — внезапно, без всякого повода, ему вспомнился Слоут. Смешной маленький Ричард Слоут, которого можно было с уверенностью классифицировать как лопуха, но в то же время лопухом он не был. Он подумал о Слоуте и забеспокоился: все ли у него в порядке? Почему-то ему показалось, что Слоут, покинувший школу без уважительной причины четыре дня назад, чувствовал себя не слишком хорошо.