Таллиннский переход

Бунич Игорь Львович

Казалось, прошла вечность, когда, наконец, зажглось аварийное освещение. Включилась вытяжная вентиляция. Картина была страшной. В сизом дыму, среди искореженного железа лежали вповалку мертвые, раненые, искалеченные, оглушенные, контуженые. Из кормового лазарета еще валил густой дым.

Лейтенант Зятюшин, одев противогаз, бросился в лазарет. Там, оглушенные и контуженые, остались лежать фельдшер и санинструктор.

Началась страшная работа по сортировке, то есть отбору раненых, складированию убитых, по оказанию первой помощи легкораненым и травмированным. Скользя по воде и крови, засновали санитары. Румянцев и Зятюшин, склонившись над очередным лежащим ничком матросом, быстро давали указания санитарам: «В клуб! В операционную! На верхнюю палубу под брезент!»

Оставив

Зятюшина распоряжаться на месте катастрофы, майор Румянцев направился к себе в каюту, чтобы, быстро приведя себя в порядок, поспешить на помощь хирургу корабля, капитану Нуборяну, который в операционной пытался спасти тех, кого еще можно было спасти. Голова гудела от легкой контузии, саднило лицо, слезы лились из разъеденных глаз, горели исцарапанные, кровоточащие руки — тонкие нежные руки хирурга. Приступы кашля и тошноты конвульсиями рвали внутренности. Майор решил выйти наверх, чтобы глотнуть свежего воздуха, а потом уже отправиться к себе, но у трапа, ведущего на верхнюю палубу, он увидел незнакомого мичмана с повязкой «рцы» на рукаве. «Нельзя туда,- сказал мичман.- Иди низами на перевязку». Он, видимо, тоже не знал Румянцева и принял начальника медицинской службы за одного из раненых при взрыве.

– «А что случилось?» — с трудом шевеля разбитыми губами, спросил майор.

– «Командующий прибыл. Давай, иди», - хмуро ответил мичман.

Придя к себе в каюту, Румянцев обтер лицо спиртом, умылся, посидел минуту с закрытыми глазами и, одев чистый халат, поспешил в операционную.

25 августа 1941, 07:30

Адмирал Трибуц, сунув руки в карманы пальто, молча слушал объяснения капитана 2-го ранга Сухорукова, глядя с мрачным видом на развороченную палубу «Кирова». Адмирал Пантелеев и группа штабных офицеров, сопровождавших командующего, спустились вниз. Трибуц спускаться вниз отказался. Адмирал Пантелеев, побыв внизу минуты три, также поднялся наверх. «Дышать там невозможно», — пробормотал он, подходя к командующему и командиру крейсера.

Доклад Сухорукова был успокаивающим. Корабль не потерял ни боеспособности, ни мореходных качеств. Снаряд, к счастью, не повредил никаких жизненно важных систем крейсера. Разрушены лазарет, кубрик, коридор, перебито несколько трубопроводов пожарной магистрали. Ну, и так далее по мелочам. Потери в личном составе незначительны.

Трибуц поднял правую бровь, желая уточнения, Сухоруков на минуту замялся. «Девять убитых, тридцать тяжелораненых. Некоторые не выживут. Легкораненых много, но они остались в строю».

Пантелеев неожиданно рассмеялся: «Легко отделались». [11]

Крейсер средним ходом шел, удаляясь от побережья, кутаясь в остатки завесы.

Спустившись с Сухоруковым в его каюту, Трибуц, не снимая фуражки, сел в кресло, мельком взглянув на висевшие на переборке портреты Сталина, Жданова и Кирова, помолчал, а затем сухо сказал:

– «Готовьтесь к переходу в Кронштадт».

– «В одиночку?» — спросил Сухоруков.

– «Прикрытие дадим».

– «Более трети экипажа у меня на берегу, товарищ командующий», — напомнил Сухоруков.

11

Адмирал Пантелеев в своих мемуарах «Морской фронт» дает следующее описание этого эпизода: «...снаряд угодил в корму крейсера «Киров». Столб пламени, черный дым, густой и гулкий взрыв... Мы с комфлотом отправились на крейсер выяснить, какая помощь нужна кораблю. К счастью, никого не убило, лишь осколками легко ранило несколько человек. Но палуба на юте и кормовые помещения сильно разворочены. Пожар быстро потушили». Адмирал не уточняет, зачем понадобилось из-за такого пустяка, как попадание одного 152-миллиметрового снаряда в крейсер, прибывать на его борт в разгар боев самому командующему флотом и его начальнику штаба. В том же, что Пантелеев «не заметил» потери сорока человек экипажа «Кирова», тоже нет ничего удивительного. Без стыда сознавшись в потере двадцати миллионов человек на суше, мы почему-то до сих пор пытаемся скрыть и уменьшить несоизмеримо меньшие потери на кораблях. Писатель Створинский, цитируя вахтенный журнал «Кирова», пишет о трёх убитых и двух раненых. Капитан 1-го ранга Правиленко в своей книге «Корабли не умирают» правильно называет цифру девять убитых, но почему-то говорит только об одиннадцати раненых. И, наконец, ЦВМА, д.8948, л.6 называет цифру в девять убитых и тридцать раненых. Под документом подписи Сухорукова и Румянцева.

– «Ничего,— поморщился Трибуц,— переход небольшой. Подготовьте помещения для штаба. Раненых сдайте на берег».

– «Но есть разрешение,- осмелился заметить Сухоруков,— оставлять раненых в корабельных стационарах, чтобы...»

– «Раненых сдайте на берег, — повторил Трибуц. — Будьте готовы принять на борт штаб и кое-кого из местного правительства с семьями. С наступлением темноты будьте в полной готовности к выходу. Все остальное - по мере необходимости».

Адмирал встал и направился к выходу. На верхней палубе его ждали Пантелеев и Дрозд. Трибуц угрюмо посмотрел на Дрозда. Прохиндей! Решил сказаться больным в такое время! Как Меньшиков в Крымскую войну. За «Киров» должен отвечать Дрозд как командующий ОЛС, а не он, Трибуц. Ничего, он сейчас приведет его в чувство. Дрозд приложил руку к козырьку: « Вызывали, товарищ командующий?» Глаза контр-адмирала на бледном, отекшем лице не выражали ничего.

«Как здоровье?» - поинтересовался Трибуц. Дрозд пожал плечами. «Поедете со мной на «Пиккер», — продолжал командующий.— Важное совещание. Необходимо ваше присутствие».

«Но, - начал было Дрозд.
– Я.., Солоухин...» «Солоухин тоже будет присутствовать», - оборвал его Трибуц, направляясь к трапу, около которого прыгал на волнах вслед за идущим крейсером штабной катер. Что делать с Дроздом? Или его нужно убирать с «Кирова», или лучше оставить, чтобы разделить ответственность. Но, во всяком случае, положить конец этому самоустранению!

С мостика «Кирова» капитан 2-го ранга Сухоруков смотрел на удалявшийся штабной катер. Он понимал, что командование разработало вариант собственного спасения и вывода из Таллинна наиболее ценных боевых единиц флота. А гарнизон, видимо, решили предоставить собственной судьбе.

Описав коордонант, «Киров» снова шёл к побережью, величественно разворачивая свои грозные 180-миллиметровые башни главного калибра. С наветренного борта шли три катера-дымзавесчика. Верный буксир «С-105» держался слева по носу.

Сухоруков повернулся к своему старпому Дёгтеву: «Подготовьтесь к отправке раненых на берег».

Ответ Дёгтева заглушил залп орудий главного калибра.

25 августа 1941, 07:40

Сознание медленно возвращалось к матросу Григорьеву. Первое, что он увидел, открыв глаза, были знакомые плакаты корабельного клуба, превращенного в лазарет. «Бей врага смертным боем — будешь героем», — подсознательно прочел он на одном из плакатов, где богатырского сложения матрос лупил прикладом трехлинейки целую свору гитлеровцев, тщетно пытавшихся прикрыться от ударов гиганта автоматами Шмайсера. Григорьев снова закрыл глаза. Он понял, что лежит на столе, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Вокруг него на сдвинутых столах кроваво-белыми коконами стонали, хрипели и задыхались раненые.

Ближе всех, на придвинутом вплотную соседнем столе, лежал машинист Федоров. Из-под окровавленных повязок сочилась кровь. Кровь текла и изо рта. Моряк был в беспамятстве, хрипел и повторял в бреду одно лишь слово: «Дочка!..»

Григорьев снова впал в забытье, а очнулся от звука голоса: он узнал голос старпома, капитана 3-го ранга Дёгтева, который шел по узкому проходу между столами, сопровождаемый майором Румянцевым и хирургом, капитаном Нуборяном. «Катер подойдет к правому борту через пять минут, - проговорил Дёгтев медикам.
– Клуб очистить. Всех на берег — в госпиталь».