Там, где сердце

Уайлдер Джасинда

Я вытираю щеки ладонями и делаю глубокий вдох.

— Я была медсестрой в Лос-Анджелесе. И только что… — черт, об этом все еще тяжело говорить, даже спустя семь лет, — только что потеряла пациента. Это был двенадцатилетний ребенок, получивший четыре пулевых ранения из проезжавшего мимо автомобиля. Он прогулял школу, чтобы поиграть с друзьями в баскетбол, но поймал те шальные пули и умер. Я не смогла спасти его. Мы с Дэлани сделали все возможное, но потеряли его. Мне пришлось взять перерыв, понимаешь? Нечто подобное не проходит бесследно. Я вышла, села одна, думаю, в попытке окончательно не потеряться в собственных дерьмовых мыслях. Олли подошел, сел рядом со мной и предложил сигарету.

Я сказала: «спасибо, я не курю». И он объяснил, что тоже не балуется, но, когда проходишь через что-то исключительно трудное, иногда просто обязательно нужно курить. И потом он предложил мне уволиться из больницы и работать в международной ассоциации «Врачи без границ». Он понравился мне, а рассказывал так увлекательно и интересно, что я так и поступила. Покинула Лос-Анджелес, ушла из больницы, оставила своих друзей и присоединилась к «Врачам без границ». Отправилась в Африку и… — я качаю головой. — Ты не захочешь слушать про Африку. Это было… страшно. Но мы с Олли полюбили друг друга и, в конечном итоге, поженились. Недельное свадебное путешествие провели на Багамах, а потом Доминик позвонила и сказала нам, что на Гаити произошло землетрясение. Первое в 2010-м. Мы были там, в эпицентре. Это было… ужасно. Действительно ужасно. После этого у нас совсем не было свободного времени, пока мы не вернулись в Штаты для небольшой передышки. А потом, возвращаясь из Северной Калифорнии от родителей Олли, мы попали в аварию. Олли погиб.

Я не могу продолжать. Не могу находиться здесь. Просто не могу.

Поэтому снова встаю и ухожу. На самом деле, я бегу назад, к своему грузовику. Чувствую Лока позади меня, но игнорирую его, игнорирую Юту, игнорирую взгляды людей. С меня хватит. Я бегу и открыто рыдаю. Достигнув грузовика, кидаюсь в него. Пытаюсь засунуть ключ в замок зажигания. Поворачиваю, переключаю рычаг коробки передач на заднюю. Выруливаю слишком быстро, чуть не сбив Лока, и ударяю по тормозам. Он проскальзывает внутрь, Юта легко запрыгивает в кузов. Он смотрит на меня: в глазах беспокойство, брови вздернуты. Я ненавижу этот взгляд на его лице — жалостливый, сочувствующий. Понимающий.

Мне нужно домой! Не вспоминать ни о чем! Просто сидеть в тишине, вздыхать и плакать.

Окна опущены, горячий ветер Оклахомы дует пылью мне в лицо. И только сейчас меня осеняет, что в машине тишина. Радио выключено. Радио никогда не выключалось. Лок сидит на пассажирском сиденье, Юта — в кузове.

— Боже, почему ты не оставишь меня в покое? — рычу я.

— Потому что ты не хочешь быть оставленной в покое, — его голос звучит тихо, еле слышно. Мягко и сочувственно. Гребаное сочувствие. Оно делает меня неуверенной, злой и слабой.

— Не нужно убегать, если не хочешь, чтобы тебя догоняли.

— О, да? Откуда, черт возьми, ты знаешь?

— Детка, я создал целое искусство убегания от проблем. Ты говоришь с квалифицированным специалистом.

Я стучу по радио.

— Ты его выключил?

— Да. Терпеть не могу это звенящее из каждого бара кантри. Новые композиции еще ничего, но это? Он жестом указывает на радио, по которому сейчас звучит старая песня Хэнка Уильямса-младшего. — Терпеть не могу. Это не мое.

— Не трогай радио. Никогда, мать твою, не прикасайся, — я регулирую громкость: слышно, но не слишком громко. Как делал Олли.

— Хм, ладно. Извини?

Бедняга выглядит действительно сбитым с толку, и не без причины. Я — ходячая катастрофа. Я делаю прерывистый вдох.

— Извини, Лок. Я стерва. Ты не заслужил такого.

— Я просто не знал.

Моя левая рука лежит на рулевом колесе, и он совершенно нагло протягивает руку и захватывает мои пальцы, вертя бриллиант.

— Думаю, с этим никогда не получится по-настоящему смириться.

Я хочу обругать его, накричать, ударить. Потому что он прав, и я ненавижу его за это. Он не знает ничего обо мне, о моей

жизни, о моем растрепанном эмоциональном состоянии. Поэтому, вместо того, чтобы сделать хотя бы одно из вышеперечисленного, я закрываю грузовик и, пошатываясь, прохожу мимо моего дома в сторону бескрайних полей, представляющих мой задний двор. Не знаю, куда иду и что собираюсь делать — мне плевать. Не знаю, идут ли за мной Лок с Ютой — мне плевать. Большей частью потому, что он снова чертовски прав: я убегаю, потому что хочу, чтобы меня догоняли. И я не хочу хотеть этого. Я хочу быть довольной одиночеством, хочу быть несгибаемой, сильной и чувствовать себя в порядке, но этого нет.

Мне одиноко.

Мои гормоны неистовствуют кипящим водоворотом. Я всегда легко заводилась. И еще до встречи с Олли я была далеко не монашкой, а после того, как мы, наконец, признали наши чувства друг к другу и начали жить вместе, то занимались этим очень часто. Трахались, как бешеные кролики, столько, сколько хотелось. И вот в один день Олли не стало. С тех пор я одна. Совсем одна. И эмоции мои стали настолько хрупкими — словно фарфор — что даже коснуться себя мне трудно. Я не могу. Это ощущается предательством по отношению к Олли — касаться себя, чтобы просто облегчить возникающую потребность. Это предательство: жить, чувствовать, хотеть, нуждаться — все это предает то, что было у нас с Олли, и в этом проблема.

Но с меня хватит.

Я не могу больше держать все в себе. Не могу больше барахтаться в этом. Я словно утопающий, с трудом держащийся на воде, почти захлебывающийся в обыденности.

Я сломлена.

Трава по колено, и, когда я падаю, она словно обнимает меня. Прячет. Щекочет мне шею и нос, что-то шепчет, шурша на ветру. Надо мной бескрайняя синева, усыпанная клочками белого. Я чувствую, что Лок лег на траву рядом со мной, слышу лай Юты, прыгающей и скачущей вокруг.

— Чего ты хочешь от меня, Лок? — мой голос дрожит, потому что я примерно в минуте от полного краха.

— Я не буду отвечать.

— Ты преследуешь меня. И я не знаю, что тебе от меня нужно.

Он вздыхает.

— Не знаю, Найл. Я просто… просто не могу оставить тебя в покое, не теперь, когда ты явно…

— На грани гребаной катастрофы?

— Ну, в принципе, да.

— Спасибо, — горько смеюсь я.

Но горький смех переходит в икоту, которая превращается в рыдание, и тогда меня прорывает. И я не могу остановить это. Все выходит: одиночество, тоска по Олли, осуждение себя. Ничем этого не выразить, кроме слез.

Когда крепкая рука притягивает меня, я не думаю, а просто бросаюсь к нему, зарываясь лицом в футболку.

— Я тоскую по нему, — бормочу я между всхлипами. — Я так сильно по нему тоскую.

— Черт возьми, да. Как же без этого?

— И мне так одиноко. Я хочу его вернуть, и мне так одиноко. Но я не знаю, как делать еще что-то, кроме того, что умею. Я не могу вернуться во «Врачи без границ», и просто… я хочу быть рядом с ним. Я переехала сюда, потому что здесь он вырос. Это его грузовик. Я сплю в его футболках, чтобы просто быть к нему ближе. Чтобы чувствовать его. Потому что… потому что не чувствую. Я больше не чувствую его и не знаю, что мне делать. Я не знаю. Я ничего не знаю.

— Ты не должна ничего знать.

Его слова звучат прямо в моих волосах. Так близко. Слишком близко. Так правильно.

Я лежу на его левом боку и слышу биение сердца. Это стабильный, знакомый, успокаивающий звук, идущий откуда-то из глубины под моим ухом. На мгновение — всего лишь на мгновение — я позволяю себе просто… чувствовать его. Делаю вид, что все нормально. Притворяюсь, что мне это нравится, и я имею на это право. Я даже поднимаю лицо, заглядывая ему в глаза. Другой рукой он подпирает голову и смотрит на меня. Его взгляд такой, словно он шокирован и не может поверить в то, что я здесь, в его объятиях.