Тамиздат. Контрабандная русская литература в эпоху холодной войны
Шрифт:
«Повести об Иване Денисовиче Шухове суждена долгая жизнь», – предсказал Лакшин 253 . Однако залогом этой долгой жизни оказалась не столько историческая достоверность, сколько повсеместно почитаемая мифологема о надежде и умении не падать духом перед лицом бесчеловечной реальности ГУЛАГа; мифологема, которая в «Иване Денисовиче» приводит к «конфликту между этическими побуждениями и эстетическим импульсом», составляющему, по словам Токер, суть «двойного воздействия лагерной литературы как свидетельства и как произведения искусства» 254 . Уютные, «домашние» одежды соцреализма, в которые Ивану Денисовичу пришлось облачиться в госиздате вместо грубой лагерной телогрейки с номером Щ-854 взамен имени, эмигрантские критики приняли за бронебойные антисоветские доспехи. Русская эмиграция и вторившие ей западные институции «воспроизводили риторику, приветствовавшую (и облегчившую) публикацию» повести, так как «искупление по-прежнему представлялось важной частью читательского опыта» что в России, что на Западе, поэтому «эта искупительная, даже „триумфальная“ траектория и тропы надежды, стойкости и победы» не могли не способствовать успеху «Ивана Денисовича» за пределами советского литературного поля – более того, она сделала «оптимизм ключевым фактором популярности советской литературы у западной аудитории» 255 . В этом смысле «Иван Денисович», впервые опубликованный в госиздате, сформировал тамиздат не только как литературную практику и политический институт, но и как индустрию, показав, как легко перенести соцреализм на капиталистическую почву.
253
Лакшин В. Иван Денисович, его друзья и недруги // Новый мир. 1964. № 1. С. 245.
254
Toker L. Return. P. 74.
255
Jones P. Thaw Goes International. P. 135.
Оптимистический
256
Reeve F. D. The House of the Living. P. 360, 357.
Парадоксальным образом тамиздат, географически далекий от советского режима и литературного истеблишмента, а идеологически ему противостоящий, принимал и даже отдавал предпочтение некоторым базовым принципам соцреализма на уровне формы – именно потому, что видел в них нечто явно «антисоветское». Этот парадокс коренится во внутренней изменчивости самой природы соцреализма, потому что он всегда был чем-то большим, нежели творческий метод. Скажем, в 1978 году социалистический реализм определяли как «исторически открытую эстетическую систему правдивого изображения действительности», что лишь немногим отличалось от «правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии» – определения 1934 года 257 . Как показал Томас Лахусен в работе «Социалистический реализм без берегов» (Socialist Realism without Shores), новое определение соцреализма как исторически открытой эстетической системы во многом стало ответом на западный ревизионизм, включая книгу Роже Гароди «О реализме без берегов» (D’un realisme sans rivages), вышедшую во Франции с предисловием Луи Арагона в 1963 году, когда мир приветствовал появление «Ивана Денисовича». Реакция на «Ивана Денисовича» на родине и за границей показала, что соцреализму действительно свойственна «открытость», причем не только историческая и эстетическая, но и географическая: его «берега» простираются далеко за пределы советской истории и территории. Потребовалось полвека, чтобы осознать, что «изначальная интерпретация „Одного дня…“ давалась исключительно в рамках основных принципов социалистического реализма, которые вовсе не подвергались сомнению» ни в России, ни за рубежом 258 . Подобно мифу, который существует дольше, чем история, и, по своей сути, выходит за границы конкретной исторической реальности, из которой он произрастает и которую сам формирует, «Иван Денисович» – точнее, его подвиги на родине и за границей – наделил географическим измерением соцреализм, сделав очевидной его «безбрежность» 259 .
257
Lahusen T. Socialist Realism. P. 5.
258
Вахтель Э.– Б. «Один день…». С. 195.
259
С 1968 года и до перестройки остальные произведения Солженицына могли выходить только за рубежом, где в большинстве своем имели огромный успех, особенно «Архипелаг ГУЛАГ». Истории их первых публикаций и восприятия в тамиздате заслуживают отдельного исследования, к сожалению, выходящего за рамки этой книги.
Глава 2
Анна Ахматова и оттепель
«Реквием» за границей
Среди потаенных текстов, «раскрепощенных» публикацией Солженицына в 1962 году, включая написанные или задуманные гораздо раньше, был и «Реквием» Ахматовой (впрочем, он не был первым ее произведением, вышедшим в тамиздате) 260 . К периоду оттепели Ахматова оставалась едва ли не последним классиком Серебряного века: большинство представителей ушедшей русской культуры либо очутились в изгнании, либо были уничтожены режимом. После расстрела первого мужа, Николая Гумилева, в 1921 году и неоднократных арестов сына и третьего мужа, Николая Пунина, судьба Ахматовой, казалась, была предрешена. Однако, несмотря на другие испытания, в том числе ждановское постановление 1946 года, направленное против нее и Зощенко, Ахматова избежала лагерей. В «Реквиеме» она решилась говорить от имени тех, кого эта участь не миновала.
260
В первый год своего существования «Издательство имени Чехова» выпустило сборник стихотворений Ахматовой: Ахматова А. Избранные стихотворения. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952. Однако в этот ранний тамиздатовский сборник не вошли никакие неопубликованные стихи Ахматовой – он строился на ее довоенном сборнике «Из шести книг» (Л.: Сов. писатель, 1940) с добавлением нескольких стихотворений, печатавшихся в СССР во время и после войны. В разгромной рецензии на этот сборник Борис Филиппов писал, что редакторы «Издательства имени Чехова» опирались на советские публикации как первоисточник и в результате, к сожалению, упустили из виду стихи на религиозную тематику, стихи, посвященные Николаю Гумилеву, и те, где содержатся отсылки к советской действительности, – многие из них впервые упомянуты как раз в рецензии Филиппова, а из некоторых он привел обширные цитаты (Филиппов Б. Рецензия на «Избранные стихотворения» Анны Ахматовой // Новый журнал. 1953. № 32. С. 300–305). См.: Трибунский П. «Избранные стихотворения» А. А. Ахматовой (1952): история издания // Издательское дело российского зарубежья (XIX–XX вв.) / Сост. П. Трибунский. М.: Русский путь, 2017. С. 321–328. В 1959 и 1960 годах ахматовская «Поэма без героя» дважды – в двух разных редакциях – печаталась в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути»: 1960. № 1. С. 5–42; 1961. № 2. С. 111–152.
Ахматова умерла в тот же день, что и Сталин, тринадцать лет спустя. Ее смерть 5 марта 1966 года, через две недели после суда над Синявским и Даниэлем, несомненно, способствовала ощущению конца одной эпохи, все еще ассоциируемой с оттепельными послаблениями, и начала другой – брежневского застоя. Последние десять лет жизни Ахматовой «совсем не походили на все предыдущие годы» 261 . Некоторые из ее произведений – правда, не «Реквием» – наконец увидели свет на родине 262 . 4 сентября 1962 года она встретилась с приехавшим в Советский Союз Робертом Фростом 263 . В 1964 и 1965 годах, когда со времени ее последней поездки в Европу в 1912 году прошло более пятидесяти лет, Ахматова удостоилась зарубежных литературных премий в Италии и Англии, которые ей разрешили принять. Но в 1966 году уход Ахматовой был воспринят русской диаспорой, прежде всего, как кончина дореволюционной русской культуры. После гибели Мандельштама в пересыльном лагере под Владивостоком в 1938 году, самоубийства Цветаевой в Елабуге в 1941-м и травли Пастернака, в 1960 году приведшей к его смерти, Ахматова осталась единственным поэтом из великой четверки Серебряного века, о которой писала в стихотворении 1961 года «Нас четверо» и в «Поэме без героя» 264 . Несмотря на то, что более пятидесяти лет – то есть большую часть своей жизни – она жила и работала в стране, разительно непохожей на ту Россию, какую знали и помнили эмигранты, они все же воспринимали Ахматову как «свою»; и лишь после публикации «Реквиема» в тамиздате в 1963 году на Ахматову за рубежом начали смотреть иначе.
261
Хейт А. Анна Ахматова. Поэтическое странствие: Дневники, воспоминания, письма / Пер. с англ. М. Д. Тименчика. М.: Радуга, 1991. С. 178.
262
Помимо публикаций в периодике, при жизни Ахматовой в России во время оттепели вышли сборники «Стихотворения» (1958), «Стихотворения. 1909–1960» (М.: Худож. лит., 1961) и «Бег времени. Стихотворения 1909–1965» (М.: Сов. писатель, 1965).
263
См.: Reeve F. D. Robert Frost in Russia. Boston: Little, Brown, 1964. P. 83–84. Встреча Ахматовой с Фростом происходила на даче профессора Алексеева в Комарове.
264
«Веселиться – так веселиться! – / Только как же могло случиться, / Что одна я из них жива?» (Ахматова А. Поэма без героя. Ann Arbor, MI: Ardis, 1978. С. 23).
Поздравляя Ахматову с 75-летием, Юрий Трубецкой, эмигрант сомнительной репутации, попавший на Запад во время войны, писал:
Ахматовой исполнилось 11 июня 75 лет. Что за вздор! Ей не 75 лет, а столько, сколько было тогда, когда блистательный мэтр символизма Вячеслав Иванов наклонился над ее узкой рукой и сказал: «Поздравляю вас, эти стихи ваши – событие» 265 .
Трубецкой, вероятно, хотел сделать комплимент «вечно юной» поэтессе, но приведенную фразу заимствовал из изобилующих домыслами и искажениями мемуаров Георгия Иванова «Петербургские зимы», чрезвычайная популярность которых
265
Трубецкой Ю. Об Анне Ахматовой // Русская мысль. 1964. 23 июня. Как и многие эмигранты второй волны, Трубецкой (он же Юрий Нольден) в 1930-е годы отбывал заключение в ГУЛАГе, а позднее сотрудничал с нацистами. После войны выпустил в Париже две книги стихов (в 1954 году – «Двойник», в 1962-м – «Терновник») и писал для эмигрантских изданий.
266
Иванов Г. Петербургские зимы. Париж: La Source, 1928. С. 66–67. По словам Ахматовой, когда в 1910 году она впервые посетила «Башню» Вячеслава Иванова, тот, выслушав ее стихи, сказал: «Какой густой романтизм!» – «что по-тогдашнему было весьма сомнительным комплиментом» (Ахматова А. Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. К. Н. Суворова, с предисл. Э. Герштейн. Torino: Giulio Einaudi Editore, 1996. С. 80). См., например, письмо Ахматовой Алексису Ранниту, эстонскому поэту и переводчику, работавшему в библиотеке Йельского университета: «Мне было приятно узнать, что Вы держитесь того же мнения, что и я, относительно Георгия Иванова… И, следовательно, мне не придется, прочтя Вашу работу, еще раз испытать ощущение, описанное в последней главе „Процесса“ Кафки, когда героя ведут по ярко освещенной и вполне благоустроенной Праге, чтобы зарезать в темном сарае» (цит. по: Чуковская Л. К. Записки. Т. 2. С. 706). Еще один эмигрант, чьи мемуары вызвали гнев Ахматовой, – Сергей Маковский, в прошлом редактор «Аполлона», где она публиковала ранние стихи. См. Маковский С. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // Новый журнал. 1964. № 77. С. 157–189; Маковский С. На Парнасе Серебряного века. Мюнхен: Центральное объединение политических эмигрантов из СССР, 1962. В один год с изданием «Реквиема» в Мюнхене Маковский выпустил сборник собственных стихов под тем же названием: Маковский С. Реквием. Париж: Рифма, 1963. Наконец, Ахматова была не согласна с тем, что написал в предисловии к собранию сочинений Гумилева Глеб Струве, будущий издатель ее «Реквиема» (Струве Г. Н. С. Гумилев. Жизнь и личность // Гумилев Н. Собр. соч.: В 4 т. / Сост. Г. Струве, Б. Филиппов. Вашингтон: Виктор Камкин, 1962–1968. Т. 1. С. vii–xliv).
Я не поклонник ее (в том смысле, в каком считаю себя поклонником Пастернака, Мандельштама и Заболоцкого), но, конечно же, люблю и ценю ее стихи. С ее уходом кончился Серебряный век – век богатырей! 267
Неготовность некоторых эмигрантских критиков смириться с тем, что Серебряный век кончился гораздо раньше, чем им бы хотелось, равно как и скрытое нежелание признать, что Ахматова как поэт выжила в России после революции, отвечали установкам русской диаспоры, стремившейся оправдать эмиграцию как гражданский и даже героический поступок, а не просто бегство, – и как только «Реквием» вышел за границей, он бросил вызов подобным попыткам самооправдания и самоопределения эмиграции.
267
Письмо Моршена Струве от 13 марта 1966 года. Gleb Struve Collection. Box 108. Folder 10. Hoover Institution Archives, Stanford University.
«Реквием», состоящий из текстов, написанных с разницей в несколько лет, а то и десятилетий и лишь позднее объединенных под одной обложкой, был «соткан» из «бедных слов» тех, чьи жизни и имена навсегда исчезли 268 . Именно поэтому Георгий Адамович отметил, что «Реквием» – «книга, не располагающая к оценке формальной» и что «вклад в русскую историю заслоняет значение „Реквиема“ для русской поэзии» 269 . И в России, и за рубежом «Реквием» воспринимали в первую очередь именно как свидетельство, как дань жертвам сталинских репрессий и ГУЛАГа, а не как литературное произведение. Однако то, как Ахматова говорила в «Реквиеме» о ГУЛАГе и его жертвах, расходилось с ожиданиями эмигрантов от поэта Серебряного века, которого они еще помнили и высоко ценили. При всей кажущейся простоте и стилистической прозрачности, отличающих его от «Поэмы без героя», «Реквием» размывает границы между литературой и документом, лирическим и эпическим, личным и коллективным, воплем и молчанием, свидетельством о страдании и самим страданием. Он усложняет эстетические и социально-политические оппозиции, сформировавшие сознание русской диаспоры и лишь упрочившиеся в атмосфере холодной войны. «Реквием», предназначенный для читателей на родине и посвященный их бедствиям при Сталине, раскрытым здесь через горе самого автора, не сразу вписался в горизонт ожиданий первых читателей за рубежом.
268
«Хотелось бы всех поименно назвать, / Да отняли список, и негде узнать. // Для них соткала я широкий покров / Из бедных, у них же подслушанных слов» (Ахматова А. Реквием. Изд. 2-е, испр. автором, с послесл. Г. Струве. Мюнхен: Т-во зарубежных писателей, 1969. С. 20).
269
Адамович Г. На полях «Реквиема» Анны Ахматовой // Мосты. 1965. № 11. С. 210. Такое восприятие «Реквиема» было широко распространено не только среди эмигрантских критиков, но и среди западных славистов. См., например: «Удивительно мощное высказывание, не требующее никаких уточнений и „пояснений“» (Driver S. N. Anna Akhmatova. New York: Twayne, 1972. P. 125).
Ахматова, в свою очередь, гордо оспаривала статус, присвоенный ей в кругах русских эмигрантов, – с одной стороны, жертвы сталинского террора, с другой – поэта, чье наследие ограничивается Серебряным веком. В последние десять лет своей жизни, когда коммуникация между Россией и заграницей частично восстановилась, она настаивала, чтобы в ней видели поэта, а не мученицу, и опровергала распространенное мнение, что с середины 1930-х годов и до оттепели она хранила молчание и ничего не писала. Вопреки этому заблуждению в 1960-е годы вышли ее «Поэма без героя» и «Реквием», написанные в годы так называемой немоты. И все же к Ахматовой, как, впрочем, и к «матриархам» Серебряного века в изгнании, таким как Зинаида Гиппиус и Ирина Одоевцева, относились прежде всего как к поэту ушедшей belle epoque, защитнице жертв Сталина и мученице. Выход «Реквиема» в тамиздате показал, что для тех, кто очутился, как о них сказано в эпиграфе, «под чуждым небосводом», Ахматова стала чужой, как и эмигранты стали явно «чужими» для самой Ахматовой. На протяжении полувека эмиграция оставалась для нее альтернативой, которую она категорически отвергла в 1917 году. Если в «Поэме без героя», посвященной блокадному Ленинграду (истинному «герою» поэмы, не названному в заглавии), Ахматова вспоминает поэтов, художников и просто друзей, после революции уехавших на Запад, то в «Реквиеме» она воскрешает память о тех, кто отправился в противоположном направлении 270 . Эффект от первой публикации «Реквиема» за границей оказался сродни встрече «двух Россий», к тому времени отдалившихся друг от друга не только географически, но эстетически и идеологически тоже.
270
Не только в «Реквиеме», но и в других стихах Ахматова постоянно представляет себя на их месте: ожидающей приговора на скамье подсудимых и в лагерной форме, как в «Подражании Кафке» (1960), или их «двойником», как в «Поэме без героя»: «А за проволокой колючей, / В самом сердце тайги дремучей – / Я не знаю, который год – / Ставший горстью лагерной пыли, / Ставший сказкой из страшной были, / Мой двойник на допрос идет» (Ахматова А. Поэма без героя. С. 58).
Предыстория: «Поэма без героя»
История первой публикации и восприятия «Реквиема» в тамиздате будет неполной, если не вернуться на три года назад, когда в нью-йоркском альманахе «Воздушные пути», выходившем под редакцией Романа Гринберга, впервые была напечатана «Поэма без героя». Гринберг, эмигрант первой волны, увлеченный литературой и располагавший средствами на ее поддержку за рубежом, занялся издательским делом в 1953 году, став одним из основателей другого эмигрантского журнала – «Опыты», выходившего до 1958 года 271 . В начале следующего года Гринберг писал сэру Исайе Берлину, одному из адресатов и персонажей «Поэмы без героя», что решил выпустить альманах в честь Пастернака, которому в 1960 году исполнялось семьдесят лет. Альманах, задуманный как «знак <…> признания и благодарности» поэту, позаимствовал свое название «Воздушные пути» у одноименного рассказа, написанного Пастернаком в 1924 году: «намекая при этом на нашу теперешнюю связь с ним отсюда» 272 . Согласно плану издателя выпустить альманах «не о Пастернаке, но для него» 273 , первый выпуск «Воздушных путей» не содержал текстов самого Пастернака, зато открывался ахматовской «Поэмой без героя» – с предуведомлением, что печатается она «без ведома автора» 274 .
271
Гринберг был соредактором (совместно с В. Л. Пастуховым) только первых трех выпусков «Опытов». Над остальными шестью работал Юрий Иваск. Об истории «Опытов» см.: Хазан В. «Мы служим не партиям, не государству, а человеку»: Из истории журнала «Опыты» и альманаха «Воздушные пути» // Toronto Slavic Quarterly. 2009. № 29:Коростелев О. Журнал «Опыты» (Нью-Йорк, 1953–1958): Исследования и материалы // Литературоведческий журнал. 2003. № 17. С. 97–368.
272
Без даты. Цит. по: Тименчик Р. Последний поэт: Анна Ахматова в 60-е годы. Т. 1. М.: Мосты культуры – Гешарим, 2014. С. 143. В предисловии к первому выпуску альманаха Гринберг вновь повторяет, что название должно «подчеркнуть мнимость преград, тщетно возводимых между нами на земле» (Воздушные пути. 1960. № 1. С. 3).
273
Цит. по: Тименчик Р. Последний поэт. Т. 1. С. 143.
274
Воздушные пути. 1960. № 1. С. 3. В Советском Союзе на тот момент выходили лишь отдельные части «Поэмы без героя» в изданиях: «Ленинград» (1944, № 10–11); «Ленинградский альманах» (1945); «Антология русской советской поэзии» (1957) и «Москва» (1959, № 7).