Тамиздат. Контрабандная русская литература в эпоху холодной войны
Шрифт:
обнял и говорит: «Спасибо тебе, солдат, за дорогой гостинец, какой привез от немцев. <…> Буду ходатайствовать перед командованием о представлении тебя к правительственной награде» 148 .
В 1959 году Василий Гроссман, в войну служивший военным корреспондентом, завершил свой главный труд – роман «Жизнь и судьба», нарушавший границы допустимого, потому что в нем не только по-новому изображалась Сталинградская битва, но и проводились параллели между нацизмом и коммунизмом. В 1961 году, в самый «теплый» год оттепели, роман Гроссмана «арестовали». Одну рукопись изъяли в редакции «Нового мира», в которой роман отвергли. Гроссман, раздосадованный нерешительностью Твардовского, отнес рукопись в более консервативный журнал «Знамя», редактор которого Вадим Кожевников, как считается, лично передал ее КГБ. Через три года Гроссман умер, а его роман вышел в тамиздате еще через двадцать с лишним лет – Семену Липкину удалось сохранить один экземпляр рукописи, а затем с помощью Владимира Войновича передать его за границу 149 . Явных параллелей между ГУЛАГом и холокостом, между сталинизмом и нацизмом нет ни в поэме Евтушенко «Бабий Яр», опубликованной в «Литературной газете» 19 сентября 1961 года, ни в сокращенной цензурой версии документального романа Анатолия Кузнецова с тем же названием 150 .
148
Шолохов
149
Гроссман В. Жизнь и судьба. Об истории первого издания романа Гроссмана см.: Липкин С. Сталинград Василия Гроссмана. Анн-Арбор: Ардис, 1986; Сарнов Б. Как это было; Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Интрига и судьба Василия Гроссмана // Вопросы литературы. 2010. № 6. С. 153–182, а также две монографии Юрия Бит-Юнана и Давида Фельдмана: Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман: литературная биография в историко-политическом контексте. М.: Неолит, 2016; Бит-Юнан Ю., Фельдман Д. Василий Гроссман в зеркале литературных интриг. М.: Форум, 2015.
150
Кузнецов А. Бабий Яр // Юность. 1966. № 8–10. С. 6–42; 15–46; 23–51. На следующий год книга вышла отдельным изданием: Кузнецов А. Бабий Яр. М.: Молодая гвардия, 1967. Полная версия «Бабьего Яра» Кузнецова появилась в тамиздате после того, как сам автор в 1969 году бежал на Запад: Кузнецов А. Бабий Яр. Франкфурт: Посев, 1970.
Пожалуй, еще более священной темой, чем сама война, была блокада Ленинграда, но даже здесь границы допустимого после выхода повести Солженицына несколько расширились. Когда накануне перестройки в России впервые, правда в сокращенном виде, вышли «Записки блокадного человека» Лидии Гинзбург – написанные, как и «Реквием» Ахматовой или «Софья Петровна» Чуковской, почти за двадцать лет до «Ивана Денисовича», – под ними стояла тройная дата: «1942–1962–1983» 151 . Таким образом, 1962 год делит историю текста Гинзбург на две равные части. Как поясняют Эмили Ван Баскирк и Андрей Зорин, публикация повести Солженицына дала Гинзбург основание надеяться на издание своего текста о блокаде, но «она явно не хотела, чтобы ее воспринимали как эпигона Солженицына, поэтому вынуждена была отказаться от формата „одного дня главного героя“» 152 . Как и «Один день Ивана Денисовича», в первоначальной версии текста Гинзбург, озаглавленном «День Оттера», описывался трехчастный дневной цикл главного персонажа: утро, рабочий день, вечер. Персонажам Солженицына и Гинзбург по сорок лет, они на середине своего жизненного цикла. Есть свидетельства, что в ранних черновиках текста Гинзбург (который в октябре 1941 года должен был войти в сборник «День осажденного города», так и не напечатанный) фигурировало «изображение круга – графической метафоры безысходности блокадных дней» 153 , что также перекликается с одним днем лагерного срока Ивана Денисовича. В отличие от Ахматовой и Чуковской Гинзбург, по-видимому, не пыталась издать свою книгу в России до середины 1980-х годов, равно как и не допустила ее распространения в самиздате или попадания в зарубежную печать. Впрочем, в начале 1960-х годов, в одном из предисловий к новой редакции, Гинзбург иронически заметила:
151
Гинзбург Л. Записки блокадного человека // Нева. 1984. № 1. С. 84–108.
152
Lydia Ginzburg’s Alternative Literary Identities: A Collection of Articles and New Translations / Ed. E. Van Buskirk, A. Zorin. Vienna: Peter Lang, 2012. P. 14.
153
Гинзбург Л. Проходящие характеры. Проза военных лет. Записки блокадного человека / Сост., подг. текста, примеч. и статьи Э. Ван Баскирк, А. Зорина. М.: Новое издательство, 2011. С. 546–547. В главе для этого сборника Гинзбург собиралась описать один день в доме № 18 на Моховой улице в Ленинграде.
У произведений, десятками лет созревающих и распадающихся в письменных столах, за это время появляются предшественники, столь же естественно, как у печатной литературы преемники 154 .
Задолго до «Страха влияния» (The Anxiety of Influence, 1973) Гарольда Блума публикация повести Солженицына подействовала на Гинзбург совсем не так, как можно было бы ожидать: чтобы освободить свой текст от «влияния» «Ивана Денисовича», Гинзбург в 1962 году начала перерабатывать его, делая менее «узнаваемым», а значит, не увеличивая, а уменьшая его шансы на появление в официальной советской печати.
154
Гинзбург Л. Проходящие характеры. С. 453.
Изменения, внесенные Гинзбург в 1962 году, касались главным образом названия и композиции раннего варианта. «День Оттера» превратился просто в «Блокаду» – очевидно, чтобы уйти от слова «день» и имени героя в заглавии. Как и Солженицын, Гинзбург поначалу прибегла к форме «одного дня из жизни одного персонажа» и изобразила ежедневный цикл Оттера как круг, где категории времени и пространства приведены к общему знаменателю. Как и в «Иване Денисовиче», день Оттера в осажденном городе, с раннего утра до вечера, носил характер ритуала:
Это был замкнутый ряд абсолютно несвободных движений, ритуальных, точно вытекавших из ситуации. Они шли в железном порядке <…> Здесь ничего нельзя было сдвинуть и почти невозможно было ввести <…> непредусмотренный, неритуальный жест 155 .
Однако, вместо того чтобы просто соблюдать этот ритуал, не задаваясь вопросами, Оттер пытается осмыслить его, раскладывает на составляющие и сопротивляется ему, тщетно пытаясь выйти из круга. Чем больше Оттер истощен, тем больше умственного напряжения и воли требует от него поддержание элементарных жизненных функций:
155
Гинзбург Л. Проходящие характеры. С. 277–278.
В период наибольшего истощения все стало ясно: сознание на себе тащит тело. Автоматизм движения, его рефлекторность, его исконная корреляция с психическим импульсом – всего этого больше не было. <…> И воля вмешивалась теперь в такие дела, к которым она отродясь не имела отношения 156 .
То есть усилия, которые прикладывает
156
Там же. С. 314.
157
Ср.: «Автоматизация съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны. <…> И вот для того, чтобы вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи, для того, чтобы делать камень каменным, существует то, что называется искусством. <…> Приемом искусства является прием „остранения“ вещей и прием затрудненной формы, увеличивающий трудность и долготу восприятия…» (Шкловский В. Искусство как прием // Шкловский В. О теории прозы. М.: Сов. писатель, 1983. С. 15).
В середине «Дня Оттера», в главе «Круг», осевой для всей композиции, Оттер сидит у печки, погруженный в свои мысли. Внешне эта остановка в повествовании отдаленно напоминает перерыв в «Иване Денисовиче», когда зэки закуривают папиросы и толпятся у печки. Но если Оттер сидит без дела, то в повести Солженицына перерыв только побуждает Шухова всерьез взяться за работу. В отличие от Оттера герой Солженицына преисполнен истинного рвения и к концу рабочего дня даже жалеет, что не успел закончить:
Такая пошла работа – недосуг носу утереть. <…> Шухов и другие каменщики перестали чувствовать мороз. <…> Кто работу крепко тянет, тот над соседями тоже вроде бригадира становится. Шухову надо не отстать от той пары, он сейчас и брата родного по трапу с носилками загонял бы.
<…>
Смеется бригадир:
– Ну как тебя на свободу отпускать? Без тебя ж тюрьма плакать будет!
Смеется и Шухов. Кладет.
<…>
И шутит вслед бригадиру, широким шагом сходящему по трапу:
– Что, гадство, день рабочий такой короткий? Только до работы припадешь – уж и съём! 158
158
Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича. С. 65–73. Знаменитой сцене каменной кладки предшествует эпизод, когда утром Шухов моет полы в надзирательской: «Теперь, когда Шухову дали работу, вроде и ломать перестало» (12). Впрочем, «работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для начальника делаешь – дай показуху» (14). Мытье полов для лагерной администрации утром и кладка кирпичей для будущей ТЭЦ днем – те самые «два конца», два разных вида работы.
Перерабатывая первый вариант своего текста о блокаде, чтобы освободить его от «влияния» Солженицына, о некоторых вещах Гинзбург могла не беспокоиться. Ее аристократического героя трудно было перепутать с солженицынским работягой-крестьянином. Ван Баскирк и Зорин отмечают, что фамилия Оттер восходит к двум французским словам: l’autre («другой») и l’auteur («автор»), – поэтому перед нами альтер эго автора 159 . В 1962 году Гинзбург переименовала Оттера в Эн, ее персонаж стал «видовым», обобщенным, определяемым как «человек суммарный и условный», «интеллигент в особых обстоятельствах». Коротко говоря, если между народом и интеллигенцией есть некая граница, то Иван Денисович и Оттер/Эн находятся по разные ее стороны 160 .
159
Ван Баскирк Э. Личный и исторический опыт в блокадной прозе Лидии Гинзбург // Гинзбург Л. Проходящие характеры. С. 515.
160
Солженицын в своей повести обозначает эту границу еще утром описываемого дня, когда, надеясь получить освобождение от работы у Коли Вдовушкина, бывшего студента литературного факультета, теперь занимающего привилегированную должность в санчасти, Шухов замечает, что Коля что-то «писал ровными-ровными строчками и каждую строчку, отступя от краю, аккуратно одну под одной начинал с большой буквы». Шухов не понимает, что Вдовушкин пишет стихотворение, хотя ему «было, конечно, сразу понятно, что это – не работа, а по левой» (Солженицын А. И. Один день Ивана Денисовича. С. 17). Этот эпизод опять же помещает Ивана Денисовича и Колю по разные стороны границы между «народом» и интеллигенцией: «Теплый зяблого разве когда поймет?» (С. 20). Эта сцена предвосхищает беседу об Эйзенштейне, искусстве и цензуре, которую Цезарь, еще один лагерник из интеллигентов, ведет с заключенным Х-123. Случайно услышав обрывок этой беседы во время обеденного перерыва, Шухов стесняется «прервать образованный разговор», но и «стоять ему тут было ни к чему» (С. 57).
Признавая общественную значимость повести Солженицына, Гинзбург не могла восхищаться ее художественными достоинствами:
Произведение это как произведение я принять не могу; не могу принять всю эту неправдоподобную, гримасничающую, противную разуму несобственно-прямую речь, которой все это написано. <…> Между каторжным кольцом и кольцом блокады есть аналогии, конечно. Впрочем, у меня все-таки о другом 161 .
Несмотря на кольцевую композицию обоих текстов («каторжное кольцо и кольцо блокады»), повествование Гинзбург далеко от крестьянского языка, который Солженицын насыщает народными присказками (часто рифмованными, то есть «закольцованными»), словечками из словаря Даля и несобственно-прямой речью, когда повествователь говорит от лица героя и его языком 162 . «Записки блокадного человека», заключают Ван Баскирк и Зорин, «противятся идее окончательного, канонического текста. Скорее, мы имеем дело с принципиально незавершенным произведением, работа над которым не могла быть окончена» 163 . Повесть Солженицына, наоборот, выглядит почти идеально завершенной и гладкой, хотя читателю и сообщается, что до конца лагерного срока Шухову осталось больше двух лет.
161
Гинзбург Л. Проходящие характеры. С. 453.
162
В рецензии, способствовавшей публикации повести, Чуковский, в отличие от Гинзбург, наоборот, хвалил Солженицына за несобственно-прямую речь: «Хотя о нем говорится здесь в третьем лице, весь рассказ написан ЕГО языком, полным юмора, колоритным и метким. Автор не щеголяет языковыми причудами <…> не выпячивает отдельных аппетитных словечек (как безвкусный Лесков); речь его не стилизация, это живая органическая речь, свободная как дыхание. Великолепная народная речь с примесью лагерного жаргона. Только владея таким языком и можно было прикоснуться к той теме, которая поднята в этом рассказе» (Чуковский К. Литературное чудо. С. 661).
163
Гинзбург Л. Проходящие характеры. С. 556.