Тамиздат. Контрабандная русская литература в эпоху холодной войны
Шрифт:
Гроза разразилась в августе 1929 года, когда Борис Волин, член Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), на страницах «Литературной газеты» выдвинул обвинения против Пильняка и Замятина, объявив их зарубежные публикации «недопустимыми явлениями» (так назывался фельетон Волина) 62 . Повесть Пильняка «Красное дерево» вышла в 1929 году в Берлине в издательстве «Петрополис», которое специализировалось на произведениях советских авторов. Что касается романа Замятина «Мы», к тому времени он уже был опубликован на нескольких языках, но весной 1927 года в пражском эмигрантском ежемесячном журнале «Воля России» появились отрывки из оригинального русского текста 63 . В предисловии к публикации редактор журнала Марк Слоним утверждал, что печатает «Мы» в обратном переводе с чешского (очевидно, чтобы оградить Замятина от обвинений со стороны властей в Советской России). Более того, как через несколько десятилетий признался Слоним, для большей убедительности он намеренно изменил и переписал отдельные фрагменты находившегося в его распоряжении оригинала 64 . В отличие от «Красного дерева» Пильняка публикация «Мы» осуществлялась, строго говоря, без разрешения автора, поэтому Волин обрушился прежде всего на Пильняка, а не на Замятина. К тому же Пильняк, председатель Всероссийского союза писателей, занимал в советской литературной иерархии более высокое положение, чем Замятин, всего лишь секретарь Ленинградского отделения Союза.
62
Волин Б. [Фрадкин И.] Недопустимые явления // Литературная газета. 1929. 26 августа.
63
В 1921 году Замятин обычной почтой послал рукопись только что написанного им романа Зиновию Гржебину, берлинскому издателю, у которого были отделения в Москве и Петрограде. Тот,
64
Слоним М. Предисловие (ко второму изданию) // «Мы»: текст и материалы к творческой истории романа / Сост. М. Ю. Любимова, Дж. Куртис. СПб.: Мiръ, 2011. С. 313.
Обличительная статья Волина, написанная в 1929 году, задала тон более поздним инвективам в адрес тамиздата в СССР. «…Эмигрантские газеты и журнальчики охотятся за нашей литературой», – сетовал Волин и тут же негодовал:
…советские литераторы, чьи произведения перепечатываются белогвардейской прессой, ни разу не удосужились выразить свой протест <…> Как мог Пильняк этот роман туда передать? Неужели не понимал он, что таким образом он входит в контакт с организацией, злобно-враждебной стране Советов? Почему Пильняк, председатель Всероссийского союза писателей, не протестовал, если этот роман был напечатан эмигрантами без его ведома и помимо его желания?
В заключение Волин утверждал, что «вся советская общественность» должна осудить «этот ряд совершенно неприемлемых явлений, компрометирующих советскую литературу» 65 .
Общественное порицание «недопустимых явлений» не заставило долго себя ждать: неделю спустя Владимир Маяковский заявил, что, хотя он «повесть о „Красном дереве“ Бориса Пильняк (так, что ли?), впрочем, и другие повести и его и многих других не читал», литературное произведение для него – это «оружие», а «сдача этого оружия в белую прессу усиливает арсенал врагов». «В сегодняшние дни густеющих туч, – добавлял Маяковский, – это равно фронтовой измене. <…> Кто создавал в писателе уверенность в праве гениев на классовую экстерриториальность?» 66 Таким образом, классовое сознание, одно из ключевых понятий новой идеологии, приобретало географическое измерение, так что с этих пор любой писатель, посмевший опубликоваться за границей и тем самым нарушить государственную монополию на печать, рисковал навлечь на себя обвинения. Яростную критику Маяковского в адрес Пильняка почти слово в слово воспроизвели тридцать лет спустя во время травли Пастернака в 1958 году, когда автора «Доктора Живаго», получившего Нобелевскую премию, от которой его вынудили отказаться, исключили из Союза писателей и едва не выслали из страны 67 . Однако в 1929 году Пильняк продолжал активно публиковаться в Советском Союзе. Все изменилось в 1937 году: его арестовали, судили как японского шпиона и расстреляли 21 апреля 1938 года. Что касается Замятина, то он опубликовал открытое письмо редактору «Литературной газеты», где заявил, что отказывается «состоять в литературной организации, которая хотя бы косвенно принимает участие в травле своего сочлена» 68 . Через два года ему разрешили эмигрировать (разрешение дал лично Сталин благодаря хлопотам Максима Горького). Замятин умер в изгнании в Париже в 1937 году, сохранив советское гражданство. Учитывая все перипетии первых изданий антиутопии Замятина за рубежом, их можно назвать первым примером тамиздата как литературной практики и политического института советской эпохи.
65
Волин Б. Недопустимые явления.
66
Маяковский В. В. Наше отношение // Маяковский В. В. Полн. собр. соч.: В 13 т. / АН СССР. Ин-т мировой лит. им. А. М. Горького. М.: Худож. лит., 1955–1961. Т. 12. Статьи, заметки и выступления: (Ноябрь 1917 – 1930). 1959. С. 196.
67
См. печально известное выступление Анатолия Софронова, дважды лауреата Сталинской премии в области литературы и искусства, на заседании писателей в Москве 31 октября 1958 года: «Я книгу [„Доктора Живаго“] не читал тогда и сейчас не читал. <…> У нас двух мнений по поводу Пастернака не может быть. Не хотел быть советским человеком, советским писателем – вон из нашей страны! (Аплодисменты)» (цит. по: Б. Пастернак и Союз советских писателей: Стенограмма общемосковского собрания писателей // Новый журнал. 1966. № 83. С. 213, 216).
68
Замятин Е. Письмо в редакцию «Литературной газеты» // Литературная газета. 1929. 7 октября. Письмо сопровождалось примечанием от редакции, где роман «Мы» был назван «возмутительной пародией на коммунизм», хотя книга была написана девятью годами ранее.
Случай Пильняка и Замятина тем не менее оказался в тени исторически более отдаленного, а потому и более романтизированного примера середины XIX века – Герцена. Для советской интеллигенции эпохи оттепели не Пильняк или Замятин, а именно Герцен оставался источником вдохновения и пробуждал историческую ностальгию, которую, пользуясь термином Зигмунта Баумана, можно назвать разновидностью «ретротопии» 69 .
Тамиздат от оттепели до застоя
69
Bauman Z. Retrotopia. Cambridge: Polity, 2017.
Рукописи, о судьбах которых рассказывается в этой книге, были впервые напечатаны за рубежом до зарождения диссидентского движения в России, то есть до того, как самиздат – во многом под влиянием процесса Синявского и Даниэля – превратился в инструмент политической оппозиции. Датой рождения диссидентского движения принято считать 5 декабря 1965 года, когда на Пушкинской площади в Москве состоялся первый «митинг гласности» с требованием сделать суд над двумя писателями открытым 70 . Таким образом, нонконформистская русская литература оказалась тесно связана с диссидентским движением – настолько, что в массовом сознании, как в России, так и за рубежом, они до конца советской эпохи оставались неразделимы. К 1968 году, когда романы Солженицына «Раковый корпус» и «В круге первом» вышли за границей, а их автор впал в немилость на родине, когда Александр Гинзбург и его «сообщники» были арестованы за распространение материалов о деле Синявского и Даниэля в самиздате и публикации их в Германии 71 , когда другие семеро диссидентов вышли на Красную площадь, протестуя против советского вторжения в Чехословакию 25 августа 1968 года, диссидентское движение уже созрело и получило известность на Западе (его главный информационный бюллетень «Хроника текущих событий», основанный в 1968 году, с 1974-го перепечатывался в тамиздате) 72 . Однако, до того как диссиденты вышли на политическую арену с листовками и публичными воззваниями, информационными сводками, открытыми письмами и коллективными петициями, именно проза и поэзия не только помогали осмыслить сталинское прошлое, пытаясь предотвратить его повторение после смещения Хрущева в 1964 году, но и оставались главным инструментом политической борьбы – средствами художественного слова. Иначе говоря, до конца 1960-х годов самыми горячими текстами периода холодной войны были художественная проза и поэзия, в том числе, как ни странно, лирические стихи Бродского и «фантастические» произведения Синявского и Даниэля. Произведения таких крупных фигур, как Ахматова, Чуковская и Шаламов, в сущности, нельзя назвать диссидентской литературой, несмотря на их огромное политическое значение.
70
За три месяца до того, 4 сентября 1965 года, в Киеве произошло событие сопоставимых масштабов: премьерный показ фильма Сергея Параджанова «Тени забытых предков», где с речами выступили украинские диссиденты Иван Дзюба, Вячеслав Черновол и Василий Стус.
71
Белая книга по делу А. Синявского и Ю. Даниэля / Сост.
72
Официальным представителем «Хроники» за рубежом был Павел Литвинов, который эмигрировал в 1974 году, отбыв заключение и ссылку. В Нью-Йорке бюллетень печатало издательство Валерия Чалидзе «Хроника-Пресс». См. Litvinov P. Political and Human Rights Tamizdat // Tamizdat: Publishing Russian Literature across Borders / Ed. Y. Klots. Special issue of Wiener Slawistischer Almanach. 2021. Vol. 86. P. 329–335.
Пусть автобиография Герцена, написанная в XIX веке, и раньше считалась важнейшим ориентиром, необычайная популярность мемуаров в годы оттепели косвенно обусловлена судом над Синявским и Даниэлем и становлением диссидентского движения в СССР. Как полагает Бенджамин Натанс, трактующий эго-документы диссидентов как «транснациональную платформу для репрезентации альтернативной советской личности» 73 , мемуары диссидентов, включая авторов, вернувшихся из лагерей, заполнили литературный ландшафт России в конце 1960-х годов. Эти тексты «претерпевали двойное остранение: на родине автора и у западных читателей, готовых извлечь знакомые уроки холодной войны из незнакомого ландшафта посттоталитарного социализма» 74 . Растущая популярность автобиографического жанра приучила издателей и читателей тамиздата воспринимать прозу и даже поэзию из СССР в лучшем случае как документальную литературу, в худшем – лишь как источник информации о жизни в неволе. Особенно ярко эта тенденция проявилась в истории первых публикаций и рецепции «Колымских рассказов» Шаламова за рубежом (см. главу 4).
73
Nathans B. Talking Fish: On Soviet Dissident Memoirs // Journal of Modern History. September 2015. № 87. P. 581.
74
Отмечая, что до распада СССР воспоминания диссидентов «могли публиковаться только за пределами страны, в которой происходит действие их повествования», Бенджамин Натанс, по сути, усложняет тезис Цветана Тодорова о том, что «жанры косвенно взаимодействуют с обществом, где они функционируют за счет их институционализации» (Nathans B. Talking Fish. P. 581; Todorov T. Genres in Discourse / Trans. C. Potter. New York: Cambridge University Press, 2001. P. 19).
В Нобелевской лекции 1970 года, которую ему не удалось прочесть лично, Солженицын заявил, что «сегодня между писателями одной страны и писателями, и читателями другой есть взаимодействие если не мгновенное, то близкое к тому» 75 . Однако в начале 1960-х годов «взаимодействие» между писателями в России и их издателями, читателями и коллегами на Западе было не столько слабее, сколько иначе устроено. До 1970-х годов за рубежом едва ли существовали русские издательства, которые бы прямо или косвенно не финансировались ЦРУ и не были причастны к его политической повестке (роль этой структуры в функционировании тамиздата сопоставима разве что с ролью КГБ, следившего за идеологической выверенностью советского литературного канона) 76 . Почти не было и издательств, свободных от политической повестки старой эмиграции, чьи горизонты ожидания в известной мере определяли, какие рукописи из СССР в первую очередь попадали в печать и достигали читателей. На самом деле тамиздат оформился только благодаря совместным усилиям русской эмиграции и западных организаций, включая секретные службы. Парадигмы восприятия русской литературы по ту сторону железного занавеса начали меняться лишь в начале 1970-х годов, с прибытием эмигрантов третьей волны, привозивших с собой не только новые рукописи, но и совершенно иное, непосредственное знание советской литературы, языка и культуры, в том числе опыта ГУЛАГа, где «закалялись» эти язык и культура.
75
Солженицын А. Нобелевская лекция по литературе 1970 года. Paris: YMCA-Press, 1972. С. 26.
76
При этом, хотя ЦРУ и поддерживало тамиздат материально, оно едва ли играло заметную роль в выборе рукописей для публикации или в процессе редактуры – для этого оно приглашало русских эмигрантов. О роли ЦРУ в культурной политике и в тамиздате в частности см., например: Reisch A. A. Hot Books in the Cold War: The CIA-Funded Secret Western Book Distribution Program behind the Iron Curtain. Budapest: Central European University Press, 2014.
Важнейшим издательством нового поколения, специализирующимся на тамиздате, стал «Ардис», основанный Карлом и Эллендеей Проффер в Энн-Арборе, штат Мичиган, в 1971 году, через два года после их поездки в Россию, где у них и возникла мысль о собственном издательстве. «Ардис» оказался не только первым крупным издательством, публиковавшим русскую литературу без поддержки государства или даже академических институтов, но и первым издательством, которое, печатая главным образом русскую литературу, при этом не было эмигрантским 77 . По словам Бродского, Карл Проффер, уроженец американского Среднего Запада, «сделал для русской литературы то, что сами русские хотели бы, но не могли сделать», – достижение, которое поэт сравнил с изобретением Гутенберга 78 . В отличие от более старых издательств русской эмиграции, таких как YMCA-Press в Париже или «Посев» во Франкфурте, у «Ардиса» не было ни религиозного, ни политического уклона, который зачастую отталкивал молодых авторов, скажем, того же Бродского. Благодаря «Ардису», его сети курьеров и профессиональных редакторов, среди которых были и недавно покинувшие Россию эмигранты, тамиздат не только стал текстуально вывереннее, но и «психологически неизмеримо заманчивее, надежнее и ближе для оставшихся в СССР писателей и читателей» 79 . С 1971 года, когда он был основан, и до конца советской эпохи «Ардис» представлял собой более привлекательную альтернативу для авторов из России, уже не надеявшихся на публикацию в госиздате, отчасти потому, что при Брежневе, а затем при Андропове режим все более ужесточался, а отчасти просто из-за нежелания публиковаться в официальной печати.
77
В этом отношении с «Ардисом» могли сравниться только Фонд имени Герцена в Амстердаме, специализировавшийся на диссидентской литературе, а также новое «Издательство имени Чехова» (Chekhov Publishing Corporation), основанное в 1970 году в Нью-Йорке Максом Хейвордом и Эдвардом Клайном (не путать со старым эмигрантским «Издательством имени Чехова» [Chekhov Publishing House], работавшим в Нью-Йорке в 1952–1956 годах). Об истории последнего см.: Трибунский П. Фонд Форда, фонд «Свободная Россия» / Восточно-европейский фонд и создание «Издательства имени Чехова» // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2013. М.: ДРЗ, 2014. С. 577–600; Трибунский П. Ликвидация «Издательства имени Чехова», Христианский союз молодых людей и «Товарищество объединенных издателей» // Ежегодник Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына 2014–2015. М.: ДРЗ, 2015. С. 646–715.
78
Brodsky J. In Memory of Carl Proffer // Joseph Brodsky Papers. Gen Mss 613. Box 123. Folder 2772. Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University; Бродский И. Памяти Карла Проффера. С. 122–125.
79
Pospielovsky D. From Gosizdat. P. 52.
Название издательства восходит к роману Набокова «Ада», который Профферы читали во время поездки в Россию в 1969 году:
«Ада» заняла в нашей памяти особое место, связавшись с этой гостиницей, с этой зимой и отчаянной жаждой прочесть что-нибудь свежее по-английски и чем-то уравновесить давление изучаемого русского мира. Чем-то, что напомнит нам, что мы происходим из английского языка, хотя – парадокс – роман был написан русским эмигрантом 80 .
80
Проффер Тисли Э. Бродский среди нас / Пер. с англ. В. Голышева. М.: АСТ: Corpus, 2015. С. 21. Карл Проффер, автор «Ключей к „Лолите“» (Keys to Lolita, 1968), переписывался с Владимиром и Верой Набоковыми в 1966–1977 годах, в том числе в те месяцы 1969 года, когда Проффер и его жена находились в Советском Союзе. См.: Глушанок Г., Швабрин С. Переписка Набоковых с Профферами // Звезда. 2005. № 7. С. 123–171; см. также: Долинин А. Карл Проффер и Владимир Набоков: к истории диалога // Новое литературное обозрение. 2014. № 1. С. 145–152.
«Ардис» не только унаследовал название придуманного Набоковым поместья «в мифической стране с чертами и России, и Америки[,] преображенного любовью Набокова к русским усадьбам своего детства» 81 , но и перепечатал произведения Набокова, написанные на русском, – самую желанную в Советском Союзе литературную контрабанду. Лев Лосев, который, эмигрировав в 1976 году, сам работал редактором в «Ардисе», отмечал, что «этот „Ардис“ приобрел среди русской интеллигенции почти мифический статус <…> подобно тому, как мифологизирован в романе Набокова другой Ардис, родовое гнездо героя» 82 , соединившее в себе две страны, два языка, две творческие судьбы писателя.
81
Проффер Тисли Э. Бродский среди нас. С. 22.
82
Лосев Л. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. М.: Молодая гвардия, 2008. С. 187.