Танец сакур
Шрифт:
— А я вот своих не помню, — сказал Алексей, — мамины родители умерли, когда мне было года два, а папа остался один лет в тринадцать, его воспитывал старший брат. А ты со своей, значит, пекла торты до пятнадцати лет?
— В редкие минуты, когда бабушка отрывалась от студентов и цифр, — усмехнулась Лиза. — Она не была такой хрестоматийной бабулей, преподавала в Плехановской академии, заведовала кафедрой экономической теории. Когда я училась, в Академии все еще висел ее портрет, студенты и аспиранты бабулю обожали, а она их, всё время толпились у нас дома. Домохозяйка готовила ужины не меньше, чем на десять человек, — теперь Лиза уже открыто улыбалась, годы жизни
Алексею было безумно интересно слушать Лизу, он и не представлял, какая у нее была семья.
— Теперь понятно, почему ты сама выбрала Плешку.
— Да, математика и экономика были для меня всем. Нет, у меня, конечно, были отличные оценки по всем предметам, другого бабушка бы не потерпела, но любила я только цифры. Помню, бабушка пыталась приобщить меня к музыке, театру, но я при первой же возможности бежала от этого прочь.
— Была такая серьезная девочка?
— Очень, но бабушка была и рада. В нашей семье несерьезная моя мама, этого вполне хватает.
Лиза замолчала, если воспоминания о бабуле были яркими и согревающими душу, то при мысли о собственной матери ей хотелось поежиться и тут же начать думать о чем-то другом. Девушка до сих пор не могла простить ей пренебрежение к себе, сначала, когда она была малюткой, с радостью оставленной на попечение бабушки и няни, а потом холодное неприятие, когда растерянная и заплаканная Лиза в пятнадцать лет осталась совсем одна после бабушкиной смерти.
— Не представляю, как ты решила оставить финансы и уйти в модный бизнес, — Лиза и не заметила, как Алексей закончил ужин и теперь стоял позади ее стула, нежно перебирая пушистые пряди ее распущенных волос.
— Как и мама, решила не продолжать семейную традицию, — попыталась уйти от прямого ответа Лиза, а про себя подумала, не дай Бог Корнилову когда-то узнать, как именно она оставила финансы.
— Люблю твои волосы, — почти прошептал Алексей, касаясь губами лизиной шеи. Девушка замерла, душой и телом отдаваясь чувственной ласке, она больше не могла оставаться на месте, слишком хотелось устремиться навстречу, дотронуться до него, вобрать в себя как можно больше ощущений, эмоций, чувств.
Лиза медленно встала, скользнув своим отчего-то дрожащим телом по разгоряченному мужскому. Одну за одной она расстегивала пуговицы на его рубашке, с легким стуком упали на пол запонки. Резким движением Алексей расстегнул молнию на лизином алом платье:
— Хорошее платье, — прервав поцелуй, произнес он, — Гораздо лучше того с миллионом пуговиц, что было на приеме. Из этого тебя можно достать как из футляра.
Лиза не могла говорить, ей хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Казалось, что как из старого пыльного футляра освобождаются ее чувства, которые в один миг становятся ярче и острее. Руки, губы Алексея, казалось, были повсюду, обжигающими прикосновениями заставляя ее терять разум. Он взял Лизу на руки и словно ребенка понес в свою спальню, бережно опустил ее на кровать, заставив кожу девушки покрыться мурашками за те несколько секунд, что она осталась без согревающего тепла его страсти. Алексей сбросил рубашку и быстро освободился от брюк, неестественно медленным движением стянул резинку лизиного чулка и опустил его вниз, прокладывая по ноге дорожку жалящих поцелуев. Темная ткань второго чулка контрастировала с бледной кожей, распаляя его, заставляя забыть нежность и погрузиться в жесткую страсть, но Корнилов сдерживал себя — в этот вечер Лиза казалась непривычно беззащитной и ранимой, Алексей хотел доставить удовольствие ей и только потом подумать о себе.
Его уверенные пальцы сдвинули черную паутинку ее крошечных стрингов, горячие губы прошлись по животу, замерев на сморщенном шраме, лаская его в немом желании забрать ее старую боль. Все ниже и ниже, так что Лизу пронзала дрожь восторга, желания и почему-то стыда. Прикосновение шершавой от легкой щетины кожи, его волосы в ее тонких дрожащих пальцах, ошеломляющие ощущения его ласк внутри ее тела. Стыд ушел, растаяв в ее восторге, и это было только начало.
В этот вечер Лиза открыла Корнилову слишком много — сначала воспоминания своего детства, потом слепую покорность своего тела.
Сорок шагов в одну сторону, хмурый взгляд в окно, сорок шагов обратно. Жизнь как потерявший управление поезд. Встреча с министром финансов подтвердила его планы, иена будет продолжать расти — можно начинать игру против американских банков, результат шокирует многих. Еще недавно это бы забавляло Сюнкити, сейчас ему было все равно. Нет, он не собирался отходить от дел — Ямагути-гуми была сильна как никогда и в ближайшем будущем собиралась опустить в свою бездонную копилку еще один весьма ценный приз, только вот ему это не давало ничего. Чувства умерли вместе с Саюри, а их прах был развеян со смертью жены. Хотя нет, маленькое чувство все же готово было ожить — месть все еще могла подарить ему ощущение жизни.
— Говори, Кэтсуэ, — Сюнкити, опустившись за стол, кивков указал напряженному парню на место напротив.
— Корнилов близок с девушкой — Лизаветой. Они провели вместе две ночи на прошлой неделе, были в гостях у его друга, — Кэтсуэ сверился со свои I-Pad’ом, — Сергея Дорофеева. Он владелец крупнейшего в России никелевого холдинга, а его жена дружит с Лизаветой. Эти выходные Корнилов с девицей проводят в его доме в Альпах. Это тот дом, куда он хотел повезти Саюри, но мы организовали обрушение понтонов в порту и не дали им уехать.
— Значит, девица близка ему, — пробормотал Сюнкити.
— Он даже сам дважды встречал ее с работы, — сказал Кэтсуэ. — И еще Корнилов покупает здание торгового центра, в котором она работает.
— Замечательно, — мечтательная улыбка заиграла на губах Сюнкити. Девица — отличная цель, так же, как мать Корнилова и его сестра. Он очень заблуждается, если думает, что этих женщин что-то спасет. Даже жаль, что он не успел жениться и завести ребенка — тогда реванш был бы полным: мать, сестра, жена и дочь. Сюнкити бы вернул Корнилову долг в двойном размере. Да, чего-то не хватает: три женщины Корнилова за двух Сюнкити — это слишком мало. — Кто еще, Кэтсуэ? Мать, сестра, девица?
— Еще племянница, ей год, — бесстрастно ответил Кэтсуэ.
— Отлично, — усмехнулся Сюнкити. Корнилову обеспечено горе, которое, к тому же, утроится горем его отца и зятя. Вот и посмотрим, как он выдержит это. Так гораздо лучше, чем лишить жизни его самого, как того требовала семья сразу после смерти Саюри. — Отлично, — повторил старый японец. — Готовьтесь.
Восходящее солнце окрашивало осеннее небо в нежные розоватые тона, мир был окутан звенящей и хрупкой тишиной. Катя варила кофе в старой тяжелой джезве и щурилась от удовольствия, что муж, бросив дела в Москве, прилетел на выходные на Сардинию, чтобы провести их с ней и с детьми.