Татуировка с тризубом
Шрифт:
– Ведь это же в голове не укладывается! – воскликнул он, адресуясь ко всем, сидящим в садике. – И кто себе это может позволить? Или это такие шутки?! Вот вы понимаете, до чего мы дожили? Вы это себе понимаете?
Потом он успокоился, поправил выбившуюся рубашку, сплюнул и пошел дальше, провожаемый кривым взглядом официанта, который при первых же возгласах появился в дверях. Все так, он кривился, но, похоже, понимал, до каких времен дожился, хотя других времен, похоже, и не мог помнить. Но он это понимал. Все это понимали. Но официант уже, похоже, ничему не удивлялся, ведь ему никто не говорил, что существует справедливость, и что-то еще, кроме апокалипсиса. Ну, если не считать стариков-родителей и священника в церкви, только вот кто, блин, слушает стариков-родителей и священников.
По городу крутилось немного военных, прибывших в отпуск с Донбасса. Они крутились среди всей этой веселой, западно-украинской зелени и сами напитывались красками. Некоторые были в тренировочных костюмах, некоторые на костылях. Под громадным отелищем, пустым словно гостиница "Панорама" из Сияния Стивена Кинга, стояла какая-то странная статуя-инсталляция, похожая на увеличенный в сотни раз шарики от шарикоподшипника. На заборчике под ними кто-то наклеил листок, на котором по-украински, по-русски и по-английски была помещено грозное предупреждение ни в коем случае на них не садиться.
На бульваре разложился фотограф, который тут же строгал фотомонтажи с лидерами различных стран мира. Все то были президенты постсоветских государств: Назарбаев из Казахстана, Лукашенко из Белоруссии, Алиев из Азербайджана. Что самое интересное, Саакашвили не было. Чуть дальше шла рекламная кампания надгробных памятников. С гарантией. На плакате какого-то магазина с тряпками поместили фотографию счастливого семейства. Каждый из членов этой семьи был вырезан из совершенно отдельного снимка и с остальными склеен без учета эффекта.
Это был конец света. Концы света именно так и выглядят. Зелено, приятно, пусто и чувство облегчения.
А дальше, совершенно неподалеку, была уже граница, а за границей – Польша и польские Бещады.
Села маленькие, растасканные в ширину и длину, маленькие домики, покрытые этернитом.
Бабули со смуглой кожей, в темных платках. Мужики, в черных, неуклюжих сапогах. Все ступали по сгущенной грязи. Осенью, зимой и весной эти дороги были непроходимыми для всего несоветского. Коротко остриженные ребята шли через эти страшные села, иногда с пластиковыми пакетами в руках: у одного с надписью "BOSS", у другого – "FASHION", у третьего – с еще какой-то другой. Все худые, одетые в обтягивающие и поддельные найки айрмаксы.
И повсюду – на жестяных навесах валящихся автобусных остановок, на костлявой арматуре мостов – желто-синяя национальная раскраска. И, где можно – то усатый и чубатый казак, то боец с винтовкой и в мундире, то Небесная Сотня с Майдана, в балаклавах, с добытыми в бою беркутовскими щитами, с дубинками и арматурными прутьями, с коктейлями Молотова.
И надписи: "слава Украине", "слава героям", "слава нации", "ще нэ вмэрла". На раскоряченных остановках, на валящихся стенках, на распадающихся мостах.
Страна – партизан, страна – сама устроившая себе упадок, которая сама себе дала пиздюлей, а теперь хотела из всего этого выкарабкаться. Вроде как Мюнхгаузен, вытаскивающий себя за волосы из болота.
По дороге ехалось по-разному, но очень редко быстрее, чем пятьдесят в час. Даже пятьдесят – частенько это было рискованно. Это означает – были места, где удавалось разогнаться и до восьмидесяти, но нужно было иметь хорошие глаза, потому что здесь расщелины в асфальте любили показываться в самый последний момент. И в такой момент оставалось только отчаянное "бляа-а-а!", выкрикиваемое на ходу, нога на тормозную педаль до пола, раскачивание, подскок, и второе "бляа-а-а-а", сочное такое и с мыслью, а целы ли остались оси и рессоры. Так что лучше было не разгоняться.
А потом асфальт вообще заканчивался, и это уже было облегчением, потому что ямы в асфальте – они резкие, задиристые, а на грунтовой дороге – мягенькие.
Пожилой мужик, лет семидесяти, стоял на обочине возле остановки в селе Явора. В кофейно-буром плаще и темном берете, под мышкой он держал что-то, завернутое в пластиковую сумку. Я остановился, открыл дверь, выглянул.
– Христос воскрес! – заорал тот в салон, будто хлопком раздавил надутый воздухом пакет.
Ехал он в Турку, по карте оно совсем недалеко, но по этой дороге – таки расстояние имеется. Мужик устраивался на сидении, вертелся, большой был такой, словно перевязанный веревочками батон вареной колбасы, вот-вот, на вид прямо Янукович из колбасы, сказал, что на маршрутку не успел, и уже собирался идти пешком, но тут, к счастью, я случился. Он бросил на торпеду пятерку, а не хотел и слышать: да ни за что, сам ведь в Турку еду.
– Тогда свечку в церкви зажжете, - отговорился тот.
Мы ехали через лес, объезжая ямы, а мужик рассказывал мне о ядерном оружии. Что Украина имела его, но отдала, вот дура, под мировым нажимом. А если бы оставила, так оно совсем другой разговор был бы. Ни НАТО, - рассуждал он, - не было бы нам нужно, ни Россия. А с Россией вообще было бы спокойно.
Потом снова начались застройки, на улицы вышли люди, собаки лаяли на нашу машину, и снова сконденсированная грязь и сине-желтые, покрытые лишаями остановки и покосившиеся ограды, а мужик рассказывал про ядерное оружие, о том, что в церковь все меньше народу ходит. Сам он церковный староста, он знает, как оно было раньше и как оно сейчас, и его это печалит. И снова: про масонство, про мировое еврейство, о том, что неизвестно еще, кто хуже: то ли Запад, то ли Путин. Я хотел вмешаться в этот его монолог, но не было идеи, с какой стороны встрять, куда сунуть открывашку, поэтому молчал, объезжал дыры по дороге, а он в очередной раз стал рассказывать про ядерное оружие, о каком-то батюшке из храма в Турке, который очень умный человек, а еще о своем происхождении. О том, что отец у него был поляк, мать - немка, а сам он, - тут мужик засмеялся и хлопнул ладонью по колену – украинец на все сто процентов.
– А откуда же это ваша мать, немка, - встрял я наконец, - взялась тут? В этих горах?
– А это, - ответил он, - результат очень мудрой политики австрийцев, потому что, - рассуждал он, - до того, как австрийцы сюда пришли, местные что твои звери жили, едва какую сосну срубить на халупу умели, землю так обрабатывали, как ее обрабатывали еще до крещения Руси, так что австрийцы привезли сюда немецких поселенцев, одним словом: пришли немцы и чего-то там этим тупым людям объяснили. – Он подумал, после чего заявил, что он и сам немного немец. По маме. Rasse, - сказал он, - ist Rasse. Blut ist Blut (Раса есть раса. Кровь – это кровь – нем.). Но в наибольшей степени я украинец.