Татуировка с тризубом
Шрифт:
Поляки согласились: минарет не разрушили, зато на самой его маковке поставили Богоматерь, поскольку о Богоматери в трактате не было ни слова. Много чего поляк может, и мог еще при Первой Жечипосполитой [139] . Так что Матерь Божья стоит на вершине до сих пор.
Так что Дева Мария торчала себе на минарете в эту жару, топтала ногами полумесяц, а над головой ее вздымался звездный нимб. В саду при церкви стояли безголовые статуи. Жаркий воздух застывал, словно сворачивающийся на сковородке белок. Немногочисленные люди грязли в нем, словно в воске.
139
Первая Жечпосполита (Реч Посполита = Rzeczpospolita) – это название территорий Польской Короны и Великого Княжества Литовского. Эта огромная республика включала в себя центрально-восточную Польшу, три четверти Украины, всю Беларусь, Литву, Латвию, часть Эстонии, России, Молдовы и Словакии. Исторический период первой Речи Посполитой длился от конца XV вплоть до Первого Раздела в 1795 году.
Только неподалеку от старой ратуши что-то происходило: там стояла деревянная пивнушка, забитая совершенно пьяненькими студентами архитектуры из Кракова. Здесь продавали текилу, и попеременно с российской попсой крутили музыку из Десперадо с Антонио Бандерасом. "Me gusto tocar guitarra, me gusta cantar el sol, mariachi me acompana, cuando canto mi canzion" – пел Антонио Бандерас, а вместе с ним – украинцы и польские студенты.
Ночь наступала так, как будто бы кто-то смолу лил. Ночь и тяжелое, восточноевропейское "ничто" до самого конца света, от Румынии, а тогда, возможно, даже и от Венгрии, до Сахалина, от Мурманска до Болгарии. Восточноевропейская ночь, где огней днем с огнем не сыскать, за то упырей и вампиров – сколько влезет, и где люди баррикадируются в домах или собираются в кучки храбрецов и пьют водку, горячечно и еще более возбужденно, чтобы как-то дождаться утра, пения петухов и первых солнечных лучей. Восточноевропейская ночь, когда черная навь и вправду шаркает брюхом по земле, оставляя на ней черные привидения.
Так что ночью в старом городе Каменца-Подольского не было практически ничего видно. На улицах не хватало фонарей. Мост, ведущий в город, был освещен только до половины. Он выглядел, словно исчезая в черной пустоте. Над городом висела луна, а под ней был виден подсвеченный диск часов на ратушной башне, так что выглядело все это так, словно бы у Луны имелся некий брат-робот.
Теперь на въезде в старый город стоит шлагбаум. Водители платят за проезд, и шлагбаум поднимается. Автобус проехал через Рынок Польский, объезжая реставрированные в прошлом жилые дома и страшилки, настроенные среди них местным капитализмом. В старых жилых домах размещались новые пивные. Большая их часть выглядела как вариации на тему старого мещанства и окружающего селянства. На стенах висели картинки старого Каменца и стояли имитации тынов. Глиняные горшки, глиняные солонки. В каждом заведении одно и то же: солянка, борщ, бульон, цыпленок в нескольких исполнениях, несколько видов свинины, вареники с разными начинками.
Я вошел в одно из подобных заведений питания. Официанты были переодеты в льняные, крестьянские рубахи. Зал был пустой, и им не было чего делать, вот почему сидели на широких деревянных лавках и смотрели американскую глупую комедию. Фильм был с украинским дубляжом, и выглядело все это совершенно неубедительно, когда голливудские актеры обращались к украинским селянам на их родном языке, бегая при этом среди нью-йоркских небоскребов.
Старый город стоял пустой, как будто бы через шлагбаум на въезде прошла смерть, заплатила за проход и всех скосила. Дорожное покрытие отремонтировано, фасады домов и дворики выкрашены, новая тротуарная плитка положена. По-советски, или просто по привычке новые бордюры покрасили белой краской. Вот интересно, а понимали ли украинцы, как много вещей, которые они делают интуитивно – взялись из советского прошлого. Точно так же, как поляки совершенно не понимают, как много вещей, которые они делают – взято от русских.
Под одной из пивных сидела какая-то пара. Писали что-то на своих телефонах. Они не обращали внимания ни друг на друга, ни на кого-либо другого. Туристов я не видел, хотя на Каменец уже наступала средина весны. В конце концов, была война, и у людей были в голове и другие вещи, чем просто осматривать Каменец Подольский. Посреди рынка стоял памятник туристу. Этот турист был похож на типичного советского интеллигента, на мой любимейший персонаж советского мира: худой, в майке, в шапочке и ламерских сандалиях. Он был похож на летнюю версию дяди Вовы из Кин-дза-дзы. Памятник глядел в некое странное, неопределенное место. В целом, все выглядело достаточно искусственным. Рядом с мостом стояла тюнингованная под спортивный "кар" "лада-самара". Опираясь на капот ожидал какой-то бычок. Подъехала "ауди". Из этого "ауди" вышел водила и хлопнул дверью, чтобы бычок ничего себе не думал. А бычок ничего такого не подумал, а только подскочил к тому, из "ауди". Они напирали грудными клетками, словно петухи, и начали орать друг на друга. Нет, они не прикасались, но встали грудь в грудь, лоб в лоб, и крутились вокруг себя. Я проходил мимо, и было как-то глупо остановиться на тротуаре и ждать, как все кончится, так что я пошел дальше. И до сих пор я не знаю. И, наверняка, так никогда и не узнаю.
Спал я в гостинице, перед входом в которую поставили рыцарей в жестяных доспехах. Они походили на неудачных роботов. И выглядело все еще настолько по-дурацки, поскольку и сама гостиница была параллелепипедом, воткнутым в этот город с утонченностью удара дубины.
Мою любимую гостиницу, в которой я останавливался раньше, старую, государственную, могучую, окруженную старыми деревьями – закрыли. Ее купил местный бизнесмен и пытался достроить еще несколько этажей, а на макушке возвести нечто вроде купола над Рейхстагом, только ничего из этого не вышло. Не хватило бабла, времени, энергии, энтузиазма – и черт его знает чего еще. В любом случае, гостиница стояла пустая, в полуремонтном состоянии, не действующая до отмены этого положения, словно труп в центре города, на который никто не обращает внимания. А жаль, потому что эта гостиница мне нравилась. На каждом этаже сидела дежурная в синем халате и решала кроссворд. Она же кричала, когда в номерах было слишком шумно. Гоняла студентов-архитекторов из Польши, когда те, ужравшиеся, лазили по лестницам на четвереньках. На полу лежали тяжелые дорожки и собирали пыль. Из окон были видны жестяные крыши и луковицы церкви. Когда солнце било в такую крышу, нужно было прищуривать глаза, словно после ядерного взрыва.
Правда, эта гостиница стояла закрытая, так что я пошел в гостиницу рядом, ту, что с рыцарями. В ее подвалах размещался спа, и по гостинице шастал народ в белых халатах, словно турецкие паши в одеяниях. На лифте они съезжали вниз, в подвалы, а там уже имелось все: бассейн, массаж, процедуры. Там же имелась и качалка. Вроде как гостиничная, но заходил туда любой, кто хотел и кто заплатил, так что народа в халатах там, скорее всего, не было. Внутри торчало несколько местных гопников, и они, ухая, таскали железо. Я крутился среди строго выглядящих машин, а гопники злыми глазами пялились на меня.
Я вроде как осматривал оборудование и прислушивался. Пацаны говорили о призыве в армию. Особо никто туда не стремился. Не за такую страну, не за такое дерьмо – говорили. Майдан ничего не поменял, так что не пойдут они позволить себя убить или замучить насмерть плену, воюя за бабки этих долбаных олигархов, которых, вообще-то, следовало привязать к веревке и затащить на совершенно новый Майдан. Чем эта курва Порошенко отличается от курвы Януковича, спрашивали они, вот чем?! Расхренячить, говорили они, таская свое железо, распиздячить все нахрен, блядь, два блядь, три блядь, четыре блядь, и еще разок, сможешь, пять блядь, шесть блядь, сто кило блядь, а потом, нахуй, как будет, так будет. А пока что надо жить, как-то выживать.
Мне было интересно, где они работают, просто интересно, а не охранники ли они на каких-то дискотеках, которыми владеют местные набобы, олигархи местного масштаба, или они своих хозяев презирают, раздумывают над тем, как добраться им до горла, задушить стальными пальцами, вырвать из возненавиденных тел сухожилия, и на этих вот сухожилиях повесить их всех на деревьях, и на развалинах всего этого, всех тех дискотек, с мигающими цветными лампочками, всех тех магазинов с импортной одеждой, всех тех будок с нездоровой едой, всех тех салонов автомобилей с очень высокой подвеской, ведь другие практически не имеют смысла на этих скелетах шоссе – сотворить новый мир. Мир, которым управлять станут они, поскольку у них самая крупная мышечная масса, и они выжимают больше всех, и который станет постапокалипсисом после постапокалипсиса, потому что, нечего тут и говорить: современная Украина – это постапокалипсис.
По гостинице вообще сновало множество странных людей. Несколько немцев и французов, уже в возрасте, в гостиничном ресторане строили шуры-муры с местными девицами. Они пользовались курсом павшей в результате войны гривни, из-за чего все в Украине было для них, держателей валюты, практически даром.
Девицы разговаривали с ними по-английски, а в сторонке, между собой – по-украински, обмывая кавалерам косточки. Я размышлял, кто из них кого больше использовал. Девицы относились к этим бледным западникам как к последним фрайерам, а те вроде как немного это чувствовали и выглядели чуточку перепуганными. Их автомобили с западными регистрационными номерами стояли точно такие же перепуганные на гостиничной стоянке. Далеко от дома, далеко от шенгенской зоны, от автострад, выстроенных за деньги Союза, от тепла брюссельских стандартов, здесь, в постапокалипсисе, в громадном и вялом изображении Запада, и из притворства проглядывает татарскость, монгольскость, мордорскость, азиатскость – наскрозь!