Татуировка с тризубом
Шрифт:
Андрей говорил, что все эти чудеса, все эти постройки – это все за донецкие или российские деньги. Перед Майданом, рассказывал он, денег сюда вкладывалось ого-го. А потом как-то притихло. Опять же, русские перестали сюда приезжать, говорил он, попивая пиво и грызя орешки.
– То есть: еще как-то приезжают, но побаиваются, что мы им станем на любу тризубы вырезать. Это у них такая пропаганда.
Какое-то время мы сидели молча. Тот самый матч, который русскоязычные пареньки хотели посмотреть в моей готической гостиничке, здесь демонстрировали на настенной плазме. Время от времени за соседними столиками поднимался шум: то вопли радости, то разочарованный вой. Мы и сами поглядывал на экран. Зелено-белые трусы, желтые футболки, беготня. Мы ели орешки.
– А
Андрей лишь махнул рукой.
– Оно же всегда так было, - ответил он. – И никого это не волновало.
– Так ведь Правого Сектора не было.
Андрей взял орешек, съел, снова махнул рукой.
– Правый Сектор… - с неприязнью произнес он. – А ты поверишь, что я знаком с Ярошем, еще по учебе? Ведь он, как и я, высшее образование получил в Дрогобыче. И такой файный парень был, хотя и с востока, из Днепродзержинска. А восток – что ни говори – это совершенно не то, что мы. И не нужно ехать аж в Днепродзержинск, чтобы увидеть: уже за Збручем все не так. Ну а Ярош – с ним все было в порядке. Даже и не знаю, как оно с ним потом случилось.
Здесь было совсем не так, как раньше. Как-то раз, помню, мы приехали сюда – и вечером уже не было как выехать, последняя маршрутка на Львов уже отправилась. Мы ходили по домам возле вокзала и спрашивали людей, не отвезет ли кто-нибудь нас, за деньги, но было воскресенье, и все говорили, что они свою рюмку уже приняли. Стояло лето, так что я помню голые торсы и босые ноги в тапках, металлические заборы домов, покрытые лущащейся краской, и фейерверки зелени по дворам. И атмосферу провинциональности. И отсутствие связанной застройки. Нет, конечно, имелась площадка, по которой детвора ездила в машинках, уже не помню: уже электрических или еще педальных. Никто не хотел нас везти, так что на ночь мы устроились в придорожной гостиничке. Я сидел на подоконнике и курил, опустошая один джин-с-тоником за другим. Идти в город не было никакого толку. Он был черным и пустым, как во время затемнения при налете бомбардировщиков. Те мужики с голыми торсами и в тапках, которые выпили свою рюмку, выпили ее днем – а теперь уже спали.
Сейчас тоже было пусто. Нет, конечно, то тут, то там светило и блестело, рекламы и вывески заросли город словно коралловый риф, но на улицах практически никого. Все выглядело словно на том рисунке Млечко, на котором голый мужик, сидящий среди заставленных столов, обеспокоенно говорит в трубку: "Я тут оргию организовал, но никто не пришел". Всем этим неонам не было для кого светить, рекламам было некому впихивать рекламированных товаров.
Я возвращался по улочкам этого пустого Дубай-Здруя довольно-таки прибитый, добрался до своей гостиницы их хоррора девяностых, прошел мимо засушенного за стойкой вампира, тяжелым ключом открыл тяжелую деревянную дверь и свалился в тяжелом сне.
Утром перед горсоветом выстроилась приличных размеров толпа. Создавалось впечатление, что народ будет штурмовать двери, потому что люди шумели, угрожающе размахивали руками, перемещались туда-сюда – но каким-то чудом вся эта волна, как бы отделенная от здания невидимым стеклом, на него не выливалась. Все происходило несколько хаотично. Кто-то завел "Ще не вмэрла Украйины…", но никто не подхватил. Кто-то крикнул: "Слава Украйини!" – вроде как все и ответили: "гэроям слава", но как-то жидко, на инстинкте. Каждый орал свое: "Обманщики!", "Забираете у нас хлеб".
– Вас тоже обманули? – довольно безразличным тоном спросил у меня стоявший рядом тип, высокий, странно припоминающий Джорджа Клуни в такой версии истории, где Клуни появляется на свет во Львовской области в Украине, после чего, не ожидая ответа, прибавил, качая головой: - Этот город – банкрот.
Народ
– Люди уже давно не получали денег, - рассказывал "Джордж Клуни", закуривая. – А если чего и получали, так это были крохи… а вы же знаете, как сейчас стоит гривня. Но протестовать не было смысла. Народ вечно слышал одно и то же: не нравится? Так на ваше место имеется сотня других. А ведь там, в этом их "Трускавецкурорте" целыми семьями работают
– Национализировать "Трускавецкурорт"! – закричали люди, наконец-то выбрав общий лозунг. К протестующим вышел какой-то очень коротко отстриженный мужик с очень серьезной физиономией и пытался чего-то говорить, но его глушили криками.
А вокруг них скалились все те же неоновые вывески, хорошо еще, что днем выключенные.
Я шел в сторону бульвара. Прошел мимо парочки, которая фотографировалась под маленьким памятничком папы римского Ивана-Павла Другого. Правда, парочка была русскоязычной, зато в тренировочных костюмах украинской национальной сборной. Я подошел спросить, откуда они. Из Одессы. Иоанн-Павел II был для них экзотикой, элементом западной цивилизации на западе Украины. Здесь, в Трускавце, эта пара должна была чувствовать себя как Исаак Бабель, тоже, кстати, одессит, когда он с Красной Армией пересек границу давней австрийской Галичины и повсюду искал следов "Европы".
На главном бульваре все кипело, только не от наплыва туристов. Все кипело в воздухе, поскольку пытались переорать друг друга мелодии, одновременно доносящиеся из нескольких заведений. Killing Me Softly из одной пивной, а из другой – какая-то странная, в чем-то похожая на диско-поло [143] версия "Налываймо, браття". Местный радиоузел гремел какими-то рекламами: "Тебе тепло? А они воюют голоде и холоде" – пробуждала чувство вины некая волонтерская кампания. Возле садика какого-то из кафе стояли деревянные пушки с вырезанными на стволах тризубами. А в самом садике- сидел громадный мужичище в тренировочной блузе с вышитым на спине драконом. Мужичище было похоже на такого, что способно берцовую кость не только прострелить, но и пальцами сломать, словно спичку, но сейчас оно было каким-то печальным и задумчивым. С меланхолией во взоре оно смотрело на трускавецкий бульвар, в конце концов поднялось, вздохнуло, жестом подозвало официанта, вручило ему сто гривен, сдачи получить не пожелало и ушло.
143
Для тех, кто не читал "Мордор" и "Семерку", кто не слушал польские танцевальные свадебные сборники: Как говорит само название – это диско-музыка, произведенная и исполненная в Польше. Это не диско-фанк в американском стиле, не "евродиско" а-ля "Модерн Токинг" – это разбавленный электроникой "сиротский рок" "Ласкового мая" (вот последний для "диско-поло" – истинный кумир!).
Я присел. Глянул в меню. Возле названий блюд были помещены фотографии. Под жареным поросенком, выглядящим словно жертва пожара, по-английски написали "piggy". Дорого было чертовски, но в других пивных бухтели громкие басы, поэтому я заказал кофе. Я пил его, и мне тоже делалось печально. Подошел какой-то старичок, поднял меню к носу, перелистал, пристально вглядываясь сквозь толстые стекла и кривя губы. Наконец он бросил меню на столик с таким презрением и ненавистью в глазах, которых я давно уже не видел.