Татуировка с тризубом

Щерек Земовит

– Это есть невозможно, невозможно, - повторял он на сильно акцентированном по-восточному польском языке, отрицательно крутя головой, - одно племя, одно племя. – У него на ногах были старые сандалеты, коричневатые носки, на тело наброшена расстегнутая сорочка, под которой обильно потело его бледное, голое тело, потому что жара тогда была чудовищной, казалось, что небо дует на город горячим, собачьим дыханием. Киевский поляк все повторял: "тут поляны – там поляны" [29] и вытянутыми длинными пальцами показывал то туда, то сюда.

29

В оригинале: "tu Poljany – tam Poljany",

хотя должен был говорить: "Polanie".

Еще пару раз я сталкивался с сумасшедшим, над головой которого в бледном свете немногочисленных фонарей, словно нимб вздымался пар. Я ускорял шаг или, если такое было возможно, менял направление. Но псих не шел за мной как-то настырно. Он не пытался приблизиться. Дистанцию выдерживал, вот только те глаза, как мне, по крайней мере, казалось, светились на его темном лице словно две лампочки трупного света. В конце концов, я снова попал к Андреевскому Спуску. Но на сей раз я не спустился вниз, а начал карабкаться по ступеням наверх, к собору Святого Андрея, который со своими тонюсенькими башенками по бокам нависал над всем этим словно барочная версия мечети с четырьмя минаретами. Или же: словно готовый к старту космический корабль неких барочных пришельцев. О был подсвечен снизу и в мрачно-черной киевской зимней ночи выглядел, словно бы скалил зубы. Лед капитально облепил ступени, так что наверх я поднимался меленькими, осторожненькими шажками, словно старичок.

– А ты туда зачем! – крикнул мне какой-то пьяненький хлопчик из веселой компании, направляющейся вниз, на Подол. – Бога нет!

– Знаю, - сказал я, и в тот же самый миг хлопчик навернулся и съехал несколько метров вниз по Андреевскому Спуску, то хохоча, то разбрасываясь матами. Кто-то из его компании снимал его на мобильный телефон. Вспышка работала что твой стробоскоп.

Я добрался до металлического барьера лестницы, прикоснулся к нему, и мне показалось, что пальцы сейчас примерзнут. Карабкаясь по обледеневшим ступеням, я ежеминутно поглядывал вверх, на собор, и немного думал о его покровителе, том самом святом Андрее, апостоле, ставшем небесным покровителем славян.

Да нет, славян он, наверняка, так никогда и не встретил, он крутился только среди скифов на северном побережье, но славянам этого должно было хватить, чтобы выбрать его своим покровителем. Тем бедным славянам, так желающим быть замеченными главным направлением истории, к которому они приклеились, вот и нужно было хвататься за всякую тень, за всякое прикосновение деяний. Тех больших, самых важных, европейских. Ведь у них собственной истории не было. Такова судьба провинции, отбросившей все свое, и изо всех сил прижимающейся к метрополии. А помимо повествования метрополии имеется некая бесформенная, праславянская, дрожащая масса, которая даже непонятно где размещалась.

– А видишь, Бог – он все-таки есть, - кричали где-то внизу знакомые пьяненького хлопчика, который пытался подняться на ноги, что на этом льду и в его состоянии было делом нелегким. Сапоги у него все время разъезжались, парень ежесекундно ругался. Никто ему не помогал, все гоготали. Вспышки прекратились, похоже, мобилки были переключены в режим видеосъемки. А я, шажок за шажком, карабкался наверх, и когда вошел на платформу, на которой стоял собор, и подошел к ограде – у меня перехватило дыхание.

Я увидел космос, космос весь в звездах, собранных в галактики, между которыми медленно и величественно перемещался космический корабль. Только спустя какое-то время до меня дошло, что это обычный, нормальный корабль [30] . Речной, но приличных размеров. Только я никак не мог понять, почему он плывет по небу.

– Это же Днепр, - произнес я наконец вслух. – О Боже… - вырвалось у меня.

Кто-то когда-то написал, что даже если мы и увидим пришельцев собственными глазами, это совсем не означает, что мы их заметим. Мозг, привыкший к тому, что ему известно, неохотно

запускает вовнутрь чужие для него образы. Когда-то подобное было со мной в Казбеги на Кавказе. Когда я вышел ночью на террасу домика, в котором снял комнату, и глянул прямо перед собой, я удивленно выяснил, что ночь очень облачная: не видно ни звезд, ни очертаний гор на их фоне. Только потом я сориентировался, что мой отравленный польскостью разум заставляет меня глядеть приблизительно на высоту Татр. Когда я поднял голову повыше, гораздо выше, там увидел оскаленный горный гребень и звезды над ним, и понял, что погода превосходная. И не мог перестать глядеть.

30

Речная навигация, зимой, по льду?... Пан Щерек, это что, ненаучная фантастика?

Когда я стоял там, на террасе Андреевского собора, все встало на свои места тоже через какое-то время. Мой мозг, привыкший к масштабам Вислы, не усвоил могущества и мускулистости Днепра. Галактики оказались огнями районов по обоим берегам, а космическая пустота между ними – широкой, что твое озеро, рекой. Я стоял, превратившись в столб, а мой мозг перемалывал все это, перемалывал, и только тогда я сориентировался, что начинаю поддаваться той знаменитой иллюзии, которая дарит успокаивающее на миг чувство, что – возможно – Бог все-таки существует. Что – быть может – все установлено как-то не так, как мы, разочарованно, предполагаем. И что – быть может – мы и сами обладаем каким-то смыслом, целью и значением. И что, даже если и не существует, хорошо было бы его хоть на секундочку представить. Но когда мозг перемолол то, что он видел, чувство – как всегда – улетучилось, а неземная картинка разложилась на составляющие элементы.

Сойти по этим обледеневшим ступеням было гораздо труднее, чем подняться. Двумя руками держась за покрытую льдом оградку, дробя шажок за шажком, я чувствовал себя совершеннейшим дебилом. Словно долбаный император Максимилиан из старинного австрийского букваря, который, как описывал это Гашек, "влез на скалу, а слезть с нее не мог". Я поднял голову и увидел психа, стоящего у подножия лестницы и пялящегося на меня с дурацкой улыбочкой, со своими глазами, словно лампы дневного света.

Спуск вниз занял какое-то время, так что у постороннего наблюдателя была бы масса радости, видя сценку, когда к стоящему внизу лестницы типу с ласковой, швейковской улыбочкой психа спускается нервно, но потихонечку, какой-то нахмуренный мужик с рюкзаком, бросающий на психа бешеные взгляды. У наблюдателя было бы больше радости, когда бы он увидел, как нервно дробящий ногами "турист" в конце концов хлопается на спину и съезжает по ступеням чуть ли не под ноги сумасшедшего.

Я поднялся, стряхнул снег с задницы, все под надзором трупно, но ласково светящихся глаз, и, слегка подхрамывая, подошел к психу.

– Ну, и какого приебались, - спросил я. – Бабки нужны? Так нужно было раньше спросить, я сразу бы ответил, что нет. Какого ляда лазите за мной уже больше часа, а?

– Какого, какого, - пожал плечами сумасшедший, который даже немного обиделся. – А вот просто так.

И он направился вниз по Андриевському Узвозови, осторожно высматривая, куда поставить ногу.

Граница

Польско-украинская граница между Львовом и Перемышлем идет практически прямо, совсем как под линейку. Перед войной этнические отношения по нынешней польской стороне не сильно отличались от тех, что были по украинской. Русины и тут, и там – в основном, по селам; по городам – в основном, поляки и евреи. Государственная граница словно нож пересекла территории, этнически перемешанные похожим образом. Во многих местах то к востоку от нынешней границы находились крупные скопления поляков, то к западу – русинов.