Тайна царствия
Шрифт:
– Ты собираешься ехать через Самарию или вдоль течения Иордана? – поинтересовался он.
Устыдившись признаться s том. что мне самому это еще не известно, я поспешил спросить:
– Какой из этих путей ты мне посоветуешь?
Страдавший от ревматизма комендант в задумчивости подергал себя за губу.
– С одной стороны, существуют такие недобрые люди, как самаритяне, которые создают всяческие помехи простым путешественникам, а с другой – половодье на Иордане еще не закончилось, и тебе будет трудно отыскать брод, а по ночам доносится рев львов из чащи. Если хочешь, я могу дать тебе в сопровождение двух легионеров, разумеется, за отдельную плату. Только не забудь рассказать прокуратору о моей помощи.
Однако,
– В этом нет необходимости! Я путешествую под защитой Рима, и мне нечего опасаться.
– Тогда я дам тебе меч в дорогу, – с облегчением произнес он – Как гражданин Рима ты имеешь право носить оружие, однако я все же для большей безопасности прикажу скрибе выписать тебе разрешение на ношение оружия, чтобы твоя немного необычная манера одеваться и густая борода ни у кого не вызвали сомнений.
Я пошел к оружейнику, охранявшему арсенал, и он выдал мне меч; у скрибы я купил разрешение, чтобы сделать свой отъезд приятным для загорелого коменданта гарнизона. Он проводил меня до самых ворот и не смог сдержать улыбки, видя как я поглядываю на меч, свисающий поверх моего плаща.
Однако у Натана это не вызвало никаких улыбок, и трогаясь в путь, он продемонстрировал жест одобрения. Мы обогнули пределы храма и, перейдя через Кедрон, вышли на огражденную по бокам дорогу, ведущую к Оливковой горе, часть которой, до Вифании, была мне известна. Когда очертания города растаяли в дали, я сошел с осла и зашагал рядом. По прибытии в деревню я приказал Натану сделать остановку, а сам направился к дому Лазаря. Мне пришлось долго звать его, пока он не вышел в сад, чтобы ответить на мое приветствие. Я справился о его сестрах.
– Сестры уехали в Галилею.
– Почему же ты не поехал с ними? – спросил я.
– В Галилее мне нечего делать, – тряхнув головой, ответил он.
– Однако мне говорили, что твой повелитель отправился туда раньше всех и ожидает вас там!
С упреком в голосе Лазарь сказал:
– А мне какое до этого дело? Я занимаюсь своим садом и нахожусь здесь, недалеко от своей могилы.
Он по-прежнему с трудом произносил слова, а его взгляд был устремлен в никуда, словно глубина мыслей не позволяла ему поделиться ими с другими. Мое тело пронзил холод, и я пожалел, что прервал свой путь, чтобы повидать его.
– Мир тебе! – сказал я, уходя прочь.
– Мир тебе! – с иронией повторил он. – Если бы ты знал, что такое мир, думаю, никогда не стал бы мне его желать! – Он провел рукой по пожелтевшему лбу и добавил: – У меня болит голова и страдает душа. Услышав, что кто-то окликает меня по имени, я испугался. Мою душу охватывает страх, когда я слышу, как ко мне обращаются по имени. Послушай такую притчу: если бы мы с тобой были ростом с булавочную головку, то считали бы себя такими же большими, как сейчас, потому что могли бы проводить сравнение только между собой. Для меня эта земля и все, что меня окружает, стали размером с булавочную головку, и я никак не могу понять, почему Иисусу захотелось родиться, жить и воскреснуть на этой земле размером с головку булавки!
Я попрощался с ним, и мы тронулись в путь. По дороге я думал о том, что пребывание в могиле сказалось на его рассудке и он больше не способен размышлять, как все. Натан посмотрел на меня таким же удивленным взглядом, который я не один раз прежде замечал у него, однако не сказал ни слова.
Спустившись в долину, мы переправились через речку. Шагая по горным тропинкам, мы остановились всего лишь один раз, чтобы позволить нашим ослам отдохнуть и дать им напиться у колодца. Молчаливость Натана передалась и Марии, так что за время всего путешествия мы друг другу почти ничего не говорили. Однако молчание нашего проводника отнюдь не было зловещим: наоборот, когда он вел наш небольшой караван, оно внушало чувство спокойствия и уверенности. Злость по отношению к больной у меня растаяла, а та, в свою очередь, плелась где-то позади, стараясь не напоминать о себе, и когда тени удлинились, я даже начал беспокоиться, вынесет ли она все тяготы пути. Натан без конца погонял животных и двигался вперед широким шагом, словно так же, как и мы, хотел поскорее достичь цели нашего путешествия. Я обратил внимание на то, что, дабы не проходить через Самарию, мы свернули на путь к Иерихону, по которому проходят все паломники из Галилеи.
Когда на небе зажглись первые звезды, мы сделали привал в какой-то деревушке, и Натан повел ослов к жалкому постоялому двору, которым вынуждены были довольствоваться и мы. Он с небывалой сноровкой развьючил животных и перенес ковры в пустую и удивительно чистую комнату, несмотря на то что в ней попахивало навозом. Сусанна разожгла во дворе огонь и принялась готовить нам ужин, громко позвякивая кухонной утварью· она приправила муку, к которой добавила кусочки баранины, и поставила блюдо на огонь; пока еда готовилась, она сходила за водой, заставила меня позволить вымыть мои ноги и вымыла их Марии, к которой проявляла самое большой уважение. Когда ужин был готов, она сначала обслужила меня, а затем – Марию. Мной овладело приятное чувство уюта.
Я подозвал Натана и обратился к нему и к Сусанне:
– Не знаю, может это и противоречит вашим правилам, однако поскольку мы вместе путешествуем и будем спать в одной комнате, почему бы нам не разделить и ужин? Подсаживайтесь к нам.
Они вымыли руки и опустились на корточки. Натан разломал хлеб, благословил его на манер иудеев и протянул мне кусок, ничуть не заботясь о женщинах. Ел он мало и совершенно не притронулся к мясу. Пережевывая пищу, он смотрел в пустоту, и я не пытался вступить с ним в разговор. Затем он вышел проверить, все ли в порядке с животными, а вернувшись, укутался в плащ, прикрыл себе голову и повалился на пол у двери, давая тем самым понять, что всем пора спать. Поужинав, Сусанна бросилась на землю, пытаясь поцеловать мне ноги в знак благодарности за то, что я взял ее под свою опеку.
– Ты должна благодарить не меня, а Натана. Надеюсь, что это путешествие не будет для тебя слишком трудным и не станет причиной новой болезни.
– Нет! – возразила она. – Мы, женщины Галилеи, крепки, как вьючные животные. Причиной моей болезни была грусть, однако радость вновь увидеть родную деревню на берегу Генисаретского озера вернет мне здоровье!
На следующий день Натан разбудил нас на рассвете, и мы так быстро отправились в путь, что я, еще не совсем проснувшись, уже сидел на осле, грызя кусок хлеба, пока лучи солнца окрашивали горы в пурпурный цвет. По мере того как свет заливал землю и в небе всходило солнце, моей душе становилось все легче. Не было ничего красивее синеватых гор со склонами, покрытыми серебристыми оливковыми рощами и виноградниками, и мы все одинаково почувствовали их красоту, потому что вдруг совершенно неожиданно Натан хрипловатым голосом запел какой-то псалом на иврите.
Я вопросительно посмотрел на Марию из Беерота, но та лишь покачала головой в знак того, что ничего не понимает. В голосе Натана беспорядочно перемешивались высокие и низкие звуки и чувствовалась радость. После того как он умолк, я спустился на землю и дождался, когда Сусанна окажется рядом со мной, чтобы спросить ее, о чем он пел. Взглянув на меня глазами, в которых светилось полное доверие, она ответила:
– Это песня тех, кто находится в пути. «Яхве – твой защитник, и ты под его сенью, а он – справа от тебя. Днем ты не станешь страдать от солнца, а ночью луна не обрушится на тебя. Яхве хранит тебя от всякого зла, он хранит твою душу. Он сохраняет тебя когда ты уходишь и когда возвращаешься, отныне и во веки веков».