Тайна и кровь
Шрифт:
Она слушает. И твердо я говорю себе в эту минуту:
— Ничего не услышишь! Нет, mademoiselle Диаман, вы ничего не подслушаете!
— Так в чем же дело?
Я отвожу глаза.
— Да как тебе сказать… Во всяком случае, дело серьезное. Вопрос идет о судьбе организации…
Он незаметно поднимает внимательно глаза, смотрит на меня настороженно, в его взгляде пробуждается любопытство.
Еще бы оно не проснулось у тебя — у тебя, предателя!
Волна тихой злобы охватывает сердце. Я боюсь выдать себя. Покорно ли мое лицо? Верно ли оно передает мою предательскую игру?
— Разве так серьезно? — спрашивает Варташевский.
— Очень.
— Ну?..
— Здесь неудобно говорить. Да и душно у тебя. Я устал. Хочу воздуха. Пройдемся…
Варташевский потягивается и зевает:
— А может быть, лучше завтра?
— Завтра я уезжаю.
Мы выходим.
— Ах, Кирилл!..
Варташевский протягивает руку нашему «подающему».
— Здравствуй, Кирилл!
Кирилл — хороший лихач, но плохой актер, и в его ответе не слышится «здравствуй», а «здравствуйте». Ох уж эта мне кирилловская искренность! В этот момент какой это ненужный багаж!
— Кирилл, может быть, немного провезешь?
Почти шагом мы доезжаем до Елагина острова. Выходим. Константин берет меня под руку:
— Рассказывай!
И я начинаю говорить.
Я плету ему всякий вздор, я сообщаю ему какие-то ничтожные мелочи, я ни разу не решаюсь выговорить слово «предатель».
Мы удаляемся вглубь елагинского парка. Мертвенно, тихо, темно…
Константин говорить:
— Ты просто подозрителен!
И этим сразу разрубает узел. Я загораюсь. Нервы отказываются мне служить. Я чувствую, что уходят последние силы. Высвободив руку из-под его руки, будто разомкнув последнюю связь, я бросаю ему в лицо:
— У нас есть предатель, и он состоит в нашем центре.
И вдруг из его горла вырывается позорный, подлый и (я слышу) трусливый вопрос:
— Кто?
Да, трусливый. Это «кто» он произнес, словно поперхнувшись, и выходит:
— Кях-то?
И это «кях-то» было похоже на звук, который издают подавившиеся кошки.
Тогда я придерживаю его, потом вдруг отстраняю, становлюсь пред ним, как внезапно выросший враг, и ударяю, как пощечиной, последней и страшной правдой:
— Ты!
Он откидывается назад, поднимает левую руку: так заслоняются от удара!
Но я доканчиваю:
— Да, ты! Ты — предатель! И ты — осужден!
Он молчит.
Тень предателя на снегу предательски обнаруживает дрожь в его коленях.
И это — Варташевский, это — наш храбрый, наш безукоризненный и светлый Константин! Он дрожит!
— Маски сорваны! — повелительно кричу я. — Ты должен умереть!
Варташевский делает два шага назад, останавливается, скрещивает руки.
Я слышу нежданное, потрясающее, ужасное признание.
Константин медленно выговаривает:
— Стреляй!
Я крепко сжимаю рукоятку среднего маузера, я слышу, как тяжко и часто дышу. Мне больно, пустынно и тоскливо.
О, если бы он оправдывался! Но он доканчивает:
— Я заслужил этот конец.
Глухим, раздавленным голосом он произносит последнюю фразу:
— Передай моим товарищам, что я не так виноват, как они думают. Стреляй!
Никогда, никак, ни на словах, ни на бумаге, даже самому себе я не в силах рассказать, что я почувствовал, что я пережил в тот момент, когда он упал на снег.
Один за другим, два выстрела до сих пор звучат в моих ушах, и ясно, но и смутно я вижу сейчас эту темную ночь, темное небо, глухой парк, следы двух людей, шедших сюда.
Мне кажется еще, что я вижу собственную тень удаляющегося убийцы.
XIV. Игра
Не глядя, не разбираясь, ступая, как попало, без дороги, я торопливо шел от места убийства, будто убегая от этого ужаса в желании скрыть следы моего мучительного преступления.
— Ну что ж? — спросил Кирилл. — Окончено?
Я кивнул головой.
— Да.
— Теперь куда?
— Поезжай прямо!
Рысак понес. Так мы летели несколько минут. Кирилл сдержал коня, перевел на шаг, бросил вожжи, обернулся.
— Ну что, Константин струсил?
— Признался.
Я рассказал Кириллу, как произошло убийство. И неясная, скомканная, затемненная картина понемногу стала светлеть в моем рассказе и моей памяти. Еще всего четверть часа тому назад эти вопросы, быстрые ответы, шаги, выстрелы, падение тела сливались в одно. Но уже сейчас я разбирался во всем.
Отчетливо всплыло последнее завещание Варташевского. Он сказал:
— Передай Мари, что я ее люблю… Да, еще: у нее сейчас нет денег. Помогите ей…
Я приказал Кириллу:
— Поезжай в Новую Деревню.
— Куда-аа?
Я повторил.
— Вот я еду к ней, — говорил я сам себе. — Как все странно! Что я ей скажу? Что я с ней сделаю? Да, сделаю!.. Мария Диаман не должна жить!
Мысль работала быстро, логично и неумолимо.
В эту минуту я анализировал свое положение, роль Марии Диаман, судьбу Варташевского с холодным спокойствием, с бесстрастием все потерявшего человека, с жестокостью палача, для которого количество жертв уже не имеет значения.
— Кто для меня в эту минуту Мария Диаман? — спрашивал я себя. И отвечал:
— Твоя гибель!
Я вслушивался в этот немой ответ и чувствовал всю его правду, гнев и точность.
— Да, она — твоя гибель… Она еще не привела тебя к краю могилы. Но ничтожная оплошность, малейшая податливость, легкая слабость или уступка — и эта женщина тебя сбросит в пропасть.
В то же время, сердце мужчины рвалось вперед. Зачем? Я этого не понимал.
— Для мести?
Может быть. Но также из предосторожности. Сейчас это была единственная свидетельница, знавшая, что темной ночью я увел куда-то Варташевского и после этого он не возвращался.