Тайна Лысой горы
Шрифт:
—Так ведь земля плохая,— с плохо скрываемой иронией ответил я.
Азим-ака улыбнулся:
—А теперь будет хорошая! Я почему-то уверен!
Стелла не выдержала:
—Деликатничаете вы с нами, Азим-ака. И напрасно. Нас бы надо самих, вместо самсы, в тандыр налепить и на этих вот прутьях малость поджарить.
—Верно!— подхватил я.— Тогда и земля сразу хорошая станет. И розы расцветут. И аксакалы обрадуются...
Азим-ака с испугом поглядел на нас, пытаясь понять — шутим ли мы.
Так подкрался сам собою момент, которого мы с нетерпением ждали. Можно было отправляться к отцу Васьки Кулакова — «бороться с эхом». Все очень просто. Васькин папа — столяр знаменитый, он из дерева любые штуки умеет выделывать. Что для него тахту срубить — это он запросто. Дело не в тахте, конечно. Ее мы сами сделать хотим. Но лучшего повода найти путь к сердцу Николая Степаныча вряд ли сыщешь.
— Готовьте доски!— наказали мы Азиму-ака и отправились прямиком к Николаю Степанычу.
У дома мы встретили Ваську. Увидев, как решительно шагает наша пятерка, Кулак изменился в лице.
— Вы куда, ребята?— спросил он.— Что случилось?
— К бате твоему идем.
У Васьки запрыгали глаза — чуть с лица не убежали.
—А зачем, ребята? Может, не надо, а? Я ведь больше не буду.
Никогда бы не подумал, что Кулак может так струсить. Мы не выдержали и рассмеялись. А мне почему-то грустно за него стало.
—Ну даешь, Кулак! В чем опять провинился — ну-ка, честно признавайся. Мы ведь не ругаться идем, а...
Я вспомнил, как Азим-ака зазывал нас в своей заявке, и завершил:
— Советоваться идем к твоему бате. По столярному делу нам подмога требуется. Две тахты надо около чайханы построить для аксакалов.
—Фу ты!— вздохнул Васька.— А я подумал...
—Ладно, веди лучше к бате. Петух один тоже думал-думал и в шурпу попал.
Васька пропустил нас в калитку и тут же, забежав вперед, заискивающе спросил:
—Ребята, а вы, правда, только про тахты будете с батей говорить?..
Николай Степанович работал в своей мастерской. Пол был увит барашками кудрявой стружки, пахло клеем.
—Вот это инструменты!— восхищенно воскликнул Фархад, оглядывая стены, увешанные столярными доспехами.— Не то, что в нашей Академии.
Восклицание Камилова явно пришлось по душе Николаю Степановичу.
—Верно-верно, — добродушно посмеиваясь, сказал он. — Струмент — первое дело во всяком, можно сказать, предприятии. Без струмента только корову пасти. Да и то хворостинка нужна.
Он спохватился.
— Погодите, ребята, а чего пожаловали целой делегацией. Может, Васька чего снова набедокурил?— Николай Степанович недобро глянул на сына, в глазах его в эту минуту уже не было того счастливого благодушия, которое читалось в них, когда он любовно оглядывал инструменты.
— Говори!— подступил он к Ваське.— Чего натворил?
Васька испуганно закрылся рукой, ожидая, что сейчас будет очередная трепка.
— Погодите!— воскликнул я.— Мы не из-за Васьки пришли.
—Не из-за Васьки?— удивился Николай Степанович, сомневаясь, что нас могло привести к нему что-нибудь другое, а не очередная злая шалость сына.
—Мы к вам советоваться пришли,— начал я свой хитроумный, как я полагал, «закидон».— Нам без вас никак не обойтись,— ну вот честное слово!
—Иди ты!— восхитился Николай Степанович.— Что случилось-то?
—Понимаете, хотим мы для аксакалов две тахты построить, а как — не знаем. Научите, пожалуйста. Вы ведь знаменитый мастер, про вас в поселке говорят — первый столяр района. И далее области, если не всей Средней Азии...
Я безудержно врал, никто Николаю Степановичу таких громких титулов у нас не присваивал. Столяр, впрочем, он был, и правда, хороший. Николай Степанович зарделся от удовольствия, слова мои, похоже, в самую точку попали.
—Тахту говорите?— спросил он, нервно шаря по верстаку. Пальцы его слегка подрагивали. Мне даже совестно стало — вот ведь как разволновался человек от огульной похвалы.— Тахта — это дело простое. Тут перво-наперво чертеж надо сообразить. Нарисовать, значит.
Он положил на верстак какую-то рваную бумажонку, из-за уха вызволил карандаш и нахмурил лоб.
—Глядите сюда,— пригласил он.— Вместе будем думать.
Мы сгрудились у верстака, и только Васька продолжал стоять в стороне, все еще не веря, что трепки не будет.
—Николай Степанович, а можно, Васька тоже думать будет?— спросил я.
—А пущай думает!— радушно разрешил тот.— Мне не жалко. Только вот думалка у него слабая.
—Иди к нам, Вась,— пригласил я.— Чего отбиваешься.
—Я — пожалуйста!— с готовностью отозвался Васька.— Где, где надо думать, покажите...
И тут я предложил:
—А давайте конкурс на лучший проект проведем! Чей лучше получится — тот и станем в тахту превращать. Васька, тащи бумаги, да побольше.
Кулак помчался в дом.
—И карандаши не забудь!— запустил ему вдогонку Фархад.
—И будильник!— добавил я.— Заведем, чтобы все разом сдавали. По-честному.
Скоро мы уселись по разным углам и, ревниво поглядывая друг на друга, принялись проектировать тахту. Николай Степанович тоже сидел за верстаком, закусив губу и испытывая, как и мы, приторно-сладкие муки творчества.
Но вот загремел будильник. Вздыхая, мы понесли наши листки к Николаю Степановичу. Он неспешно разглядывал их, посмеиваясь чему-то. А посмеяться было чему.
—Это ж разве тахта?— улыбался Сервер, разглядывая мой проект.— Это же корабль эпохи Христофора Колумба. На твою тахту паруса поставить — и поплыть можно.
—Твоя не лучше!— отбивался я.— Такую тахту только в Луна-парке ставить — детей и слабонервных пугать.
Дошла очередь до Васькиного проекта,— и все мы, глянув на бумажку, испещренную каракулями, не сговариваясь, хором воскликнули: