Тайна могильного креста
Шрифт:
— Ух ты, бисером сыплет! — восхитился Афоня. Раздавшийся внезапно задорный женский голос заставил его обернуться.
— Далеко ли до Козельска?
Афоня продрал глаза: «Боже мой, не сказка ли это?» На него сверху вниз смотрело красивое, разрумяненное морозцем девичье лицо. Афоня оторопел. Девушка звонко рассмеялась. Ей было приятно, что она произвела на парня такое ошеломляющее впечатление. А он, еле собравшись с мыслями, сказал растерянно:
— До Козельска? Нет, недалече.
Девушка поблагодарила тем же чарующим голоском и поскакала в гору.
К вечеру Всеславна была дома. Юный князь так удивился, увидя сестру одну, без сопровождения, что некоторое время не мог найти подходящих слов. Потом еле выдавил:
— Ты откуда?
— Из Киева, дорогой братец.
Княжна переходила из одной комнаты в другую, словно не веря в свое возвращение.
— А кто тебя сопровождал? — не отставал брат от сестры.
— Скажи лучше, где воевода?
— А зачем он тебе? Сейчас, наверное, дома. — Василий говорил быстро, словно боясь, что, не дослушав, Всеславна опять умчится в неизвестность. — Хочешь, позовем?
— Нет, сама к нему пойду.
После отъезда Аскольда Сеча изменил распорядок дня. Спать он теперь ложился позже, много времени проводил на крепостных стенах, в кузне, у купцов. Закончив обход, неизменно шел на учения, где дружинники и вои овладевали военными хитростями. Ездил и по смердам, предупреждая их об опасности.
Но сегодня, на счастье княжны, воевода оказался дома. Сидя за столом, внимательно рассматривал ножны, давний подарок князя Мстислава Святославовича. От частого использования украшения кое-где отстали, требовался ремонт.
Когда скрипнула дверь, воевода оглянулся, но не мог разобрать, кто стоит в затемненном дверном проеме. Подошел к двери — и охнул от неожиданности, а потом прижал дорогую гостью к груди.
— Доченька… — произнес он по-отцовски ласково и нежно.
Это придало девушке уверенности, и, преодолев робость, она спросила:
— Где Аскольд?
Воевода тяжело вздохнул и тихо произнес:
— Не знаю, милая. Да ты проходи!
Они просидели допоздна, рассказывая друг другу в мельчайших подробностях обо всем пережитом после расставания. Княжна с благодарностью отзывалась о старой Улале, которая выходила ее после пребывания в темнице, учила разбирать травы, гадать, общаться с животными, а когда Всеславна окончательно окрепла, собрала ее в дорогу, хоть и тяжело было расставаться с девушкой, которую она полюбила как дочь…
Утром воевода кликнул Добрыню.
— Вот что, Добрынюшка, княжна вернулась. Ты уж присмотри за ней…
— Глаз не спущу! — заверил Добрыня. — Муха не сядет, пока не вернется Аскольд. Вот те крест! — И он усиленно закрестился.
Зная, что парень умрет, а слово сдержит, Сеча успокоился и занялся своими делами.
Добрыня неотступно, как тень, следовал за княжной повсюду. Первое время она испытывала неловкость, но потом привыкла чувствовать себя в безопасности, хотя ужас пережитого в темнице до сих пор жил в ее душе.
Аскольд не сводил глаз с окружавшего их врага. Теперь татары вытянулись в одну с ними линию, а правое крыло, отрезав их от леса, даже ушло вперед. Воинов там было гораздо больше — они явно стремились не дать русским прорваться к спасительным местам. Юноша оглянулся на Кузьму, который еще тащился на своем длинноногом жеребце. Было ясно, что долго тот не продержится. Надо было что-то предпринять. Аскольд снова медленно прошелся взглядом по всей вражеской подкове. С тылу цепочка казалась пореже. Решение было принято моментально.
— Назад, Кузьма, назад! — завопил он, осаживая и поворачивая на месте юркого конька. Лошадь ловко выполнила маневр, зато Кузьма чуть не сбил их с ног.
Татары просчитались. Они почти все были впереди, надеясь там схватить преследуемых. Слабые силенки задних, попытавшихся было преградить путь, оказались мгновенно смяты. Но конь Кузьмы не выдержал — казалось, он вот-вот испустит дух. Аскольд, придержав лошадь, поравнялся с другом.
— Вместе нам не уйти! — прокричал он. — Я тебя прикрою, скачи!
— Нет, Аскольд, ты уходи! — выдохнул Кузьма, бесполезно нахлестывая лошадь.
— Я дольше задержу, а так оба пропадем. Дай стрелы! — Юноша сам выхватил их из колчана. — У тебя дети, расти их. Я тебе все рассказал! Кланяйся отцу! Передай Всеславне, — голос его дрогнул, — что люба, слышишь, люба! Прощай, Кузьма!
И прежде чем тот успел вымолвить хоть слово, Аскольд повернул коня и поскакал навстречу врагу. Но он не пошел на него в лоб, а произвел маневр, позволивший оказаться с фланга передовой цепочки противника, шедшего на сближение с ним. Татарам пришлось разворачиваться. Этим и воспользовался Аскольд. Он сумел поразить стрелами передовых смельчаков и кинулся на другой фланг, заходивший ему в тыл. И там несколько точных выстрелов заставили врага сдержать стремительное приближение. И снова — навстречу другому флангу. Озлившись, татары начали брать юношу в кольцо. Приподнявшись в стременах, он в последний раз глянул через головы нападающих вслед удалявшемуся Кузьме. Хорошо было видно, что до спасительного леса тому оставалось немного, но главным было то, что враги его не преследовали. Прощальный взгляд на своего земляка… Внутри у Аскольда что-то оборвалось, словно отобрали самое дорогое. С уходом Кузьмы рвалась невидимая связь с родным миром…
А враги наседали. Очередные несколько метких выстрелов охладили пыл преследователей, но они подбирались все ближе. Татары не стреляли, видимо, решили взять живым. Все яснее различал Аскольд темные скуластые лица, широко посаженные вишневые глаза…
«Все на Топорка похожи, точно братья», — мелькнуло в голове.
Стрельбу уже нельзя было вести — враги настолько близко, что остро чувствуется запах их пота в морозном воздухе. Аскольд уже выхватил меч, но ловко наброшенный аркан свалил его на землю.
Глава 4
Кузьма отчаянно торопился. Вначале мало верил в свое спасение, хотелось одного: как можно скорее уйти от опасного места. Настегивая и без того взмыленного коня, он так забился в чащу, что еле выбрался оттуда глубокой ночью. Придерживаясь теневой стороны леса, во весь опор помчался на юг. Он боялся всего: татар, разбойников, волков… Все те напасти, которые он так удачно пережил, в любую минуту могли повториться. Поэтому он гнал бедное животное день и ночь, и только когда лошадь сама от бессилия опускалась на мерзлую землю, давал ей отдышаться — и гонка продолжалась снова.