Тайна Санта-Виттории
Шрифт:
— Понятно. Зрелость, — сказал Бомболини. — Так чего же они хотят?
Столь прямо поставленный вопрос спутал капитану все карты, испортив тщательно разработанный им план подхода к делу, и он на мгновение растерялся. Многие не сумели бы выйти из положения — во всяком случае так, как сделал это фон Прум. Он в конечном счете сумел обернуть все к выгоде для себя.
— Им нужно вино, — сказал он. — Достаточно ли ты крепок духом? В состоянии ли ты выслушать меня?
Бомболини кивнул.
— Им нужно ваше вино.
Мне кажется, нет нужды описывать здесь все, что проделал после этого Бомболини. Он сделал то, чего от него ждали, то, что он репетировал во сне каждую ночь начиная с первого дня, когда решил спрятать вино. Он прижал ладони к груди, словно его ударили в самое сердце, и закричал:
— Вино? — Он сдавил обеими руками грудь в области сердца. Он сдавил ее так, словно выжимал сок из грейпфрута. — Они хотят отнять у нас вино? — воскликнул он и упал на пол.
Это было только начало. Сейчас даже как-то неловко вспоминать все, что он делал: как он выбежал на площадь и сунул голову в фонтан, и как он кричал, и плакал, и бился головой о камни, и как одним духом опорожнил целую бутылку вина, восклицая: «Нет!.. Никогда!.. Нет!.. Нет!.. Никогда!.. Нет!.. Это слишком!.. Слишком!» А потом, словно телок, который, очумев, сорвался с привязи, после того как его огрели кувалдой по голове, но не добили, наш мэр, Дико вытаращив глаза, помчался обратно, влетел в штаб и повалился без чувств — так уж у него было запланировано — на каменный пол дома Констанции, дабы дать капитану возможность продолжить начатый разговор.
Он подал сигнал. Все, конечно, сразу это поняли. Кролик перескочил через ограду. Кролик забрался в «огород». Кролик грызет салат. Кролик давится от жадности.
— Ради всего святого! — вопил Бомболини. — Вино — наша жизнь!
— Сейчас же прекрати! — приказал фон Прум. — Я призвал тебя, рассчитывая на твою зрелость.
— Но, боже правый! Вино! Вино! Вино!
Немец наклонился к нему. Он понизил голос почти до шепота.
— Ты не понимаешь, я еще не все сказал, — прошипел он. — Выслушай меня до конца.
— Вино! Плоть и кровь моего народа! — Мэр попытался сесть. — Капитан фон Прум! Прошу вас, лучше застрелите меня, прикончите меня сразу!
Но капитан не пожелал его слушать. Прежде чем прибегнуть к силе, он решил пустить в ход последний козырь.
— Я хочу сделать тебе предложение, — сказал он. Бомболини нашел наконец в себе силы приподняться и сесть на полу.
«Конечно, говоря это, я уже знал заранее, что «макаронник» захочет меня выслушать, — записал впоследствии фон Прум. — Глаза у него загорелись, слезы высохли, он развесил уши. Они все одинаковы, все торгаши в душе».
И капитан произнес заранее приготовленные слова: город в виде компенсации за то, что его оккупировали и тем самым взяли под защиту, должен сдать немецкой армии свои запасы вина.
— Получается, значит, что ты плати насильнику за то, что он спал с твоей женой, — сказал Бомболини.
— Только часть вина будет взята в виде компенсации, а часть будет рассматриваться как заем, который германское правительство возвратит с процентами, как только мы выиграем войну.
— А если вы ее проиграете? — спросил Бомболини. Тут фон Прум перешел к своему предложению. Ввиду того что с транспортом день ото дня возникает все больше и больше затруднений, каждый город, который сам, добровольно, доставит свое вино на железнодорожную станцию Монтефальконе, получит возможность часть вина оставить себе.
— Какую часть? — спросил Бомболини.
Для начала капитан сказал: «Двадцать пять процентов».
— Я не могу предлагать моему народу, чтобы он ограбил и обесчестил себя за такую малость.
— Но я могу принудить его к этому силой.
— Ну нет, сила тут не поможет, — сказал Бомболини, и немец знал, что мэр прав.
— Я хочу вас спросить: какой-нибудь другой город уже пошел на это?
Немец честно признался, что такого города нет.
— Ну, тогда надо пополам: половину вам, половину нам.
— Это слишком много, — сказал немец. — Я не уверен, что в Монтефальконе на это согласятся. — Он подошел к окну и поглядел на площадь. Бомболини оставалось только надеяться, что на площади не стоит народ и не глазеет на окна дома Констанции. Когда немец отошел наконец от окна, на губах его играла улыбка.
— Ну, что ж. Вол за мула и мул за вола, — сказал он. — Придется нам помочь друг другу.
В этот вечер в Санта-Виттории все воспряли духом. Да и фон Прум ликовал в душе, хотя и вынужден был скрывать свою радость.
— Ты понимаешь, что это значит? — вопросил он фельдфебеля Трауба. — Ты в состоянии охватить своим умом все значение происходящего?
Но Трауба больше беспокоило другое: а что, если игроки и выпивохи не захотят теперь больше с ним знаться? Ему пришлась по душе их компания, и он, как и все прочие солдаты, с нетерпением ждал вечера, когда можно засесть за карты и выпивку. Это ограбление итальянцев было ему совсем не по нутру. Поэтому он был крайне изумлен и обрадован, когда в тот вечер итальянцы, как обычно, пришли в контору.
— Мы понимаем, что вы — солдаты и должны исполнять приказ, — сказал один. — Мы за это на вас не в обиде. У кого карты?
Они в тот вечер даже прихватили с собой граппу.
Все в городе были довольны, и хорошее расположение духа не покидало нас до утра следующего дня, когда нам предстояло отправиться с нашим вином в Монтефальконе. Оно удержалось даже после того, как стало известно, что в приказе, который фон Прум показал Бомболини, предписывалось реквизировать только половину всего вина.