Тайна всех тайн
Шрифт:
Лосиха вышла из леса. Постояла у опушки. Волосатой мягкой губой подобрала с земли гриб. Шагнула к дуплистой осине почесать бок и отшатнулась, вздрогнув: серая мухоловка - вся величиной с еловую шишку - вылетела из дупла нахохлившаяся, вздыбившая на голове перышки, вытаращившая черные глазенки-бусинки и, трепеща в воздухе, с писком бросилась на лосиху, защищая птенцов.
И та отступала.
И в этот миг луч солнца ворвался на поляну. Голубыми искрами вспыхнула роса на траве. Нежное тепло охватило голову и грудь лосихи, и она замерла, глядя в сторону солнца и жадно принюхиваясь:
А солнце поднималось все выше и выше над реками и озерами, над лугами и лесом, над всем простором теплого Северного Ледовитого океана, у берега которого стояла лосиха, - жаркое солнце, одно из двух искусственных солнц, зажженных над полюсами Земли!
Но конечно, всем этим пеночкам и малиновкам, лосям и лосихам, деревьям и травам ничего не было известно о том, лучи какого солнца, старого или нового, несут им жизнь...
Я посмотрел на часы: 4 часа прошло. Осталось несколько минут до того момента, когда мне скажут: "Ты слушал нас. Мы ничего не скрывали. Теперь слушай ты.."
Глава вторая
Кирилл Петрович. Друзья мои! Некоторое время тому назад в стенах лаборатории был начат эксперимент под условным названием "Тайна всех тайн". Ныне эта работа завершена. Разрешите открыть наше небольшое совещание или, говоря точнее, первое обсуждение результатов. Два момента побуждают не откладывать разговор. Во-первых, нельзя держать автора работы в неведении, удалась она или нет. Во-вторых, надо устранить то напряжение, которое уже, как мне кажется, вызвано ею в нашем сознании. Прошу высказываться.
Вента. Разрешите мне! Насколько я понял, меня в "отчете" не только гладят по головке, но и ставят пятерку за поведение. Я объявлен самым умным, воспитанным и галантным. Лучше меня никого в мире вообще нет и не может быть. Ура автору "отчета"! Дать ему премию. Я кончил.
Кирилл Петрович. Что-о?
Вента. Впрочем, я могу и продолжить. Кто сделал великое открытие? Вента. Кто был обходителен с дамами? Вента. Кто циркулировал сквозь реакторы и туалеты? Вента.
Кирилл Петрович. Никита, будьте, пожалуйста, посерьезнее.
Вента. Хорошо. Буду... Итак, на чем мы остановились?
Кирилл Петрович. Будьте серьезны, Никита!
Вента. Мы остановились на том, что во второй половине двадцатого века бестактно и примитивно осуждать повышенный интерес к точным наукам и пониженный к так называемым романтическим переживаниям. За этими положениями "отчета" скрывается обывательское нежелание признать те изменения в психологии человека, которые принесло вторжение науки в нашу жизнь. Мышление средних веков было образным. Мышление двадцатого века - логическое. Это факт. Выступать против него элементарная серость, свойственная, впрочем, многим работникам литературы. На этом именно мы и остановились, не так ли?
Кирилл Петрович. М-м, да.
Речкина. Прости, пожалуйста, Никита, но Фрэнсис Бэкон жил в конце шестнадцатого века.
Вента. Благодарю за поправку... Люди теперь проще одеваются, бесстрашней в суждениях, все меньше страдают от расовых и национальных различий.
Кирилл Петрович. О да!
Вента. Далее. По материалам "отчета" получается, что я лично несчастен, не зная о том, что я несчастен. Меня даже предлагается опекать. Говорят, что я счастлив, видите ли, лишь субъективно! Что я нисколько не понимаю себя, свои чувства, эмоционально беден, убог, словно робот, которому этих качеств не запрограммировали. Доказательства - разговоры, которые я будто бы вел с Леной Речкиной. Лена Речкина! Я действительно вел с вами эти сакраментальные разговорчики?.. Не отвечаете? Ну что же, могу сообщить уважаемому автору "отчета": я за свои поступки никогда ответственность на других не перекладывал. И я тоже читал Пушкина и знаю, что гений и злодейство - вещи несовместные.
Карцевадзе. Ого. Вот это уже по-серьезному.
Пуримов. Ты, Никита, напрасно превращаешь обсуждение в балаган.
Речкина. Вернее, ты очень все упрощаешь. Вопрос стоит как? Хорошо или плохо, когда человек становится предельно узким специалистом? Музыкант, для которого вся действительность только мир звуков, - это ведь тоже антигуманно! И с этим ты, надеюсь, согласен?
Вента. Ну, такое я опять-таки читал. Козьма Прутков: "Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя".
Кастромов. Вы извините меня, Никита, но отношение к женщине, способность возвышенно любить - пробный камень духовной сущности мужчины. Простите, пожалуйста, что я вас перебил.
Вента. Контрвопросы: что же мне теперь, не заниматься больше теорией поля? А чем заниматься? Ходить в оперу и на конные состязания, или, как там их называют, ристалища?
Пуримов. Да ты задумайся хорошенько над тем, что про тебя написано!
Вента. А что про меня написано? Я уж говорил: обо мне превосходно написано! Даже каприз мой и то оборачивается открытием.
Карцевадзе. Естественно. Любой каприз - это звено в пока не познанной цепи поступков.
Кирилл Петрович. Товарищи! Обсуждается отчет об эксперименте "Тайна всех тайн"!
Вента. Вернемся к нашим баранам... Все вы читали роман Станислава Лема "Солярис". Там описывается планета, единственный гигантский житель которой облекает в материальную форму образы, возникающие в мыслях людей. В одной из глав "отчета" происходит такое же. Но если у Лема это допущение связано с этической стороной замысла (человек наедине со своей совестью), то в "отчете" мы встречаем лишь рабское повторение литературного приема без всякого смыслового подтекста. Разрешите, Кирилл Петрович, я повторю свой вопрос: достаточно ли я серьезен, товарищи?