Тайной владеет пеон

Михайлов Рафаэль Михайлович

— Бежать глупо. Нас задержит первый полицей­ский пост. Есть здесь явки? — спросила Рина.

— Ты с ума сошла, — зло сказал Андрес. — Хочешь провалить явку!

Они зашагали медленнее.

— Сейчас оцепляют район, — шепнул он. — Если бы успеть пересечь эту площадь!

— Мы пойдем отдельно, — решила девушка и вдруг вскрикнула. — Ты ранен?

— Царапина, — отмахнулся Андрес и с неожидан­ной для него грубостью добавил: — Думай лучше о тех, кто не выкарабкался.

— Прощай, — тихо сказала Рина. — Ты что-то сказал, когда мы бежали.

— Я думал, что девушку, оцененную в двести кецалей, — сухо ответил Андрес, — нужно подбодрить.

Они вышли на площадь в ту минуту, когда с другой ее стороны выпрыгивали из машин полицейские. При­шлось повернуть обратно. Но и с этой стороны прибли­жались свистки.

— Постучимся в любой дом, — предложила Рина. — Людей хороших больше, чем дурных.

— Вера в случай для нас сейчас плохой путеводи­тель, — возразил Андрес.

Они прошли еще несколько шагов, и Андрес на что-то решился.

— Рина, — сказал он. — Ты подождешь в этом подъ­езде. Если меня не будет через пять минут, — спасайся, как можешь. — Он перехватил ее удивленный взгляд; как всегда мягко и застенчиво, объяснил: — Я вернусь, конечно. Но стоит предусмотреть и другую возмож­ность.

Он пересек вестибюль и вышел в патио — внутрен­ний садик, так украшающий староиспанские дома. Пальмовая аллея привела его к затемненной галерее, которую он прошел и очутился в другом саду, где было меньше пальм и кустов, но всюду валялись части разо­бранных машин. На его вопрос человек в комбинезоне ткнул пальцем в угол дома. Андрес быстро взбежал по лесенке на галерею и стукнул в первую дверь.

— Входи, — сказал хозяин комнаты, к чему-то при­слушиваясь, отчего стал вдруг похож на готовую взлететь птицу. — На авениде свистки. За тобой охо­тятся?

Андрес в двух словах рассказал о столкновении в кафе.

— Вы ослы! — гневно сказал собеседник. — И это в дни, когда нужно руководить студенческой забастов­кой! Партия тебе этого не спустит, товарищ Андрес.

— Товарищ Ривера, я готов ответить. Но Рина Мар­тинес ждет.

— А если я скажу тебе, — зорко всматриваясь в Андреса, спросил Ривера,— что мне столь же нелепо рисковать явкой ради Рины Мартинес, как ей было рисковать собой и всеми вами ради неизвестного бег­леца...

— Я подчинюсь твоему решению. Я поищу другой выход.

— Ты останешься здесь.

— Товарищ Ривера!

— Ты останешься здесь. Рину Мартинес выведут другие.

...Серебристо-черная вытянутая машина везет в пре­зидентский дворец группу офицеров вместе с Хусто—Мигелем.

Имя полковника Леона во дворце известно. Часовой отдает ему честь, адъютант докладывает о нем прези­денту. Президент не один. Но упоминание о студентах подобно действию электрического тока. Студенты — слабое место Армаса. Он мнит себя любимцем студен­чества.

Аугусто Чако знает об этой слабости друга. Знает о ней и второй собеседник президента — некий Бер Линарес, которого президент мечтает поставить во главе всей жандармерии. Этого человека гватемальцы окре­стили: Бочка Желчи. В страшные годы диктаторства Убико он прославился тем, что, возглавляя тайную по­лицию, знал только три метода обращения с гватемаль­цами: слежка, арест, пуля. Еще не пришло время публично предлагать ему пост начальника тайной поли­ции, но пройдет с полгода, и президент осуществит свое намерение. А пока Бер Линарес, как и Аугусто Чако,— тайный советник президента по вопросам репрессий и душа «Комитета по защите от коммунизма».

Президент принимает полковника Леона. Полковник чувствует, что настал удобный момент заработать орден Кецаля. Он докладывает по-военному кратко, но внушительно. Группа террористов заседала в кафе, но была выслежена им, полковником Леоном, и теперь обезврежена. Арестованы главари. В операции прини­мал участие лично он, полковник, трое офицеров его группы и его воспитанник, Хусто Орральде. Да, да, сын пропавшего дона Орральде. Он, полковник, будет сча­стлив представить мальчика президенту — тем более, что решительность молодого Орральде спасла ему жизнь.

Но президента почему-то интересуют не подробности захвата террористов.

— Скажите, мой милый Леон, — с плохо скрытой тревогой спрашивает президент. — А в кафе были люди?

— Кафе было набито битком, мой президент.

— Плохо. Очень плохо, полковник, — с раздраже­нием замечает президент. — Мы только что успокоили прессу в связи с «восстанием чести», а вы преподносите ей лакомый гостинец — террористов. Что же, по-вашему, вся молодежь в меня собирается палить?

— Сеньор президент!

— Дело надо закончить тихо. Без шума. Я поручаю это вам, Линарес...

— Буду счастлив, мой президент.

— Без шума... Но, конечно, изъяв всех неблагона­дежных из учебных заведений.

Полковник Леон стоял с высокомерным видом.

— Не обижайтесь, дон Леон, — миролюбиво заме­тил президент. — Вы ведь знаете, как начался для всех нас август. И у президента есть нервы. Давайте сюда вашего мальчишку.

Как видно, президент решил задобрить полковника.

И вот Мигэль, простой газетчик из Пуэрто, сын грузчика Каверры, больше всего в жизни ненавидящий грингерос и крепко поработавший, чтоб помешать армасовцам высадиться на севере, входит в кабинет Кастильо Армаса. Он никогда не видел живого прези­дента, он видел президентов на портретах и в газетных полосах. Это первый президент, с которым Мигэль сталкивается лицом к лицу. Но вместо почтения он испытывает нечто, похожее на стыд и презрение к са­мому себе. Да, ему стыдно, что он должен смотреть на человека, в которого по долгу рабочей совести обязан плюнуть, бросить камень, выстрелить. Но ему сказали: стань у них своим...

— Тебя зовут Хусто? Здравствуй, Хусто Орральде.

— Здравствуйте, мой президент.

— Ты нам помогаешь, Хусто, — улыбнулся дон Кастильо. — Впрочем, представителю древнего рода и полагается вести себя храбро.

Мигэль поднимает глаза, и ему кажется, что улы­бающееся театральное лицо президента сейчас сузится и удлинится, темная кожа покроется чешуйчатыми пят­нами, а руки протянутся вперед — и уже не президент, а хищный аллигатор раскроет пасть и втянет Мигэля, Он стряхнул с себя оцепенение и, как мог вежливо, сказал: