Тайной владеет пеон
Шрифт:
Наранхо потупился:
— Тогда я не знаю...
— Может, к утру команданте полегчает. Но к утру можно опоздать... в гости, — задумался Хосе. — А он все время про них вспоминал.
Карлос застонал и заметался.
— Его нельзя здесь оставлять, — сказал Наранхо. — Без лекарств... И сыро. Слушай, — оживился он, — я сбегаю в больницу. Помнишь, мы видели на холме. В Киригуа.
— Четыре километра туда, четыре обратно, — прикинул Хосе. — Доктор не захочет тащиться.
— Я поищу.
— А если промахнешься и приведешь не того, кого надо?
Наранхо
— Тише, команданте! — взмолился он. — Могут услышать.
— Я пойду, — поднялся Наранхо.
Хосе кивнул.
Еще не стемнело, когда Наранхо вышел к холмам Киригуа. Он успел заметить, что цветы на кустарниках у подножия холмов, еще утром огненно-красные, побелели.
Проходя мимо пальмового ствола, Наранхо засунул руку в углубление, проклеванное птицами, и осторожно вынул из этого странного гнезда птичье яйцо.
— Если ничего не найдем другого, — сказал он вслух, — ты съешь и это, мой команданте.
Он миновал вертикальные проволочные сетки, к которым по вечерам подключался ток, опаляющий москитов, и по широкой, обсаженной пальмами, аллее вышел к больничному корпусу. Из больших окон первого этажа выглядывали больные: худые, скуластые, медно-красные лица индейцев, истрепанные лихорадкой курчавые головы метисов...
Мальчик хорошо знал, что цветные могут убирать бананы, грузить на суда кофе, лазать по деревьям за соком чикле, в крайнем случае шпионить за своими же соседями по бараку. Но ни один капатас, ни один весовщик, ни один расценщик компании не мог быть цветным. Откуда же вдруг такая забота о цветных здесь, в больнице?
— Вчера пришли репортеры, — услышал Наранхо над головой голос. — Меня спросили: нравится? Я ответил, — заливчато рассмеялся рассказчик, — слава деве Марии, что меня схватила лихорадка, — хоть раз пожил как человек. Они ушли, прибежал главный, наорал, ногами затопал... Меня до срока выписывают из хорошей жизни.
Раздался смех.
Наранхо окрикнул рассказчика:
— Сеньор, я очень прошу вас, спуститесь ко мне. Он почему-то почувствовал доверие к этому человеку.
Через минуту против него стоял низенький, неуклюжий рабочий, который проделывал лицом уморительные движения. У него двигались отдельно уши, отдельно нос, и даже складками лба он умудрялся шевелить так, что, казалось, лоб сейчас направится в одну сторону, лицо — в другую. Наранхо прыснул.
— Значит, ты пришел на меня посмотреть? — рабочий пошевелил носом. — Или принес мне птичьи яйца?
Наранхо схватился за карман:
— Разве они пахнут, сеньор?
Рабочий засмеялся, и лицо его пришло в движение.
— Я пошутил, — сказал он. — Из окна было видно, как ты полез в гнездо. Меня зовут Санчео. До свидания, любопытный парень.
— Подождите, подождите, сеньор! — вскрикнул Наранхо. — Я вас позвал по делу.
— Американцы меня сюда тоже позвали по делу, — весело отозвался Санчео. — Им нужно было, чтобы сборщик фруктов назвал Фруктовку своей спасительницей. Не вышло. А ты что хочешь?
—
— Кариб, ты еще мальчик, и твою глупость можно простить, — Санчео захлопал ушами, изображая смех, но глаза его оставались серьезными. — На берегах Мотагуа лихорадкой болеет сейчас не один, а тысячи людей. Они валяются в болотах, в лесах, на плантациях. А твой где?
— Мой здесь. Нет, там, — спохватился Наранхо, показывая в противоположную сторону от той, откуда пришел.
— Здесь — там. Все понял, — со смехом сказал Санчео. — Его зовут сеньор Нингуно? [42]
42
Никто (исп.).
— Нет, его зовут иначе, — улыбнулся Наранхо. — Но пусть будет Нингуно.
— Кланяйся ему от Санчео, — сказал рабочий. — Так я пошел к себе.
— Сеньор, не уходите же! — Наранхо в отчаянии схватнл его за рукав куртки. — Неужели вы не понимаете? Мне нужно помочь.
Рабочий стремительно повернулся.
— Я уже десять минут это понимаю, — сердито сказал он. — Не теряй времени попусту. Что тебе нужно? Хинин или крышу?
— Не знаю. — Наранхо чуть не заплакал от отчаяния. — Ему очень плохо. Но я не могу повести к нему никого чужого.
— У тебя есть здесь знакомые?
— Никого.
— Тогда сейчас я тебя познакомлю с одним парнем. Он окликнул товарищей:
— Оречича, что ты можешь сказать про Санчео?
Индеец, завернутый в плед, мягко улыбнулся:
— Санчео — большое сердце. Думал — не встану. Он ночь просидел рядом, говорил, какая хорошая жизнь будет. Вылечил.
— А ты что скажешь, Хесус?
Молодой метис сверкнул зубами:
— У нас бастовала вся плантация, когда капатас тебя под замок посадил. За дурного человека не дрались бы.
Санчео деловито спросил у Наранхо:
— Какие тебе еще справки нужны?
И Наранхо сдался. Правда, он не сказал, к кому ведет Санчео и медицинскую сестру, с которой тот сговорился.
Хосе не знал, что и делать, когда увидел Наранхо с двумя незнакомыми людьми. Он беспомощно дернулся, сжал пистолет и сказал:
— Что делать? Лечите.
— Кто этот человек? — спросила сестра, прослушивая пульс Карлоса.
— Вопросами не лечат, — враждебно сказал Хосе. — Его зовут больной.
— Сеньорита Тереса, — вмешался Наранхо, — был уговор: без вопросов.
— Сто пятнадцать, — задумчиво сказала сестра. — Он здесь не выживет. — Она осмотрела ребят. — Конечно, мне не нужно знать имя вашего отца или друга. Но, если я рискну служебным положением и возьму этого человека к себе в дом, то я хочу знать, во имя чего иду на этот риск.
Она достала медикаменты, промыла рану и смазала ссадину йодом. Карлос неожиданно схватил ее за руку:
— Наконец-то я поймал тебя, дон Орральде. Сколько наших людей ты отправил к предкам?