Тайной владеет пеон

Михайлов Рафаэль Михайлович

— А я вам что говорил? —закри­чал полковник Леон. — Он не терпел ни теток, ни нянек. Он признает только мужчин. Верно, Хусто?

Молнией пронеслось воспоминание: Росита сквозь дощатую перегородку отеля в Пуэрто повторяла, что Хусто больше всех не терпел сестру матери — жестокую и надменную донью Франсиску. После смерти жены Орральде она претендовала на раздел ее наследства, и дело кончилось тем, что Орральде предложил ей на выбор — перестать судачить или убраться из его поме­стья. Донья Франсиска заявила, что обожает детей (хотя не терпела их и была вознаграждена их ненави­стью сторицей!), а потому пожертвует собой и оста­нется в поместье. Мигэль отыскал семейный снимок в альбоме полковника и, словно невзначай, заметил: «Ну и фурия же наша тетка Франсиска». Полковник ткнул пальцем в желеобразное существо в очках и захохо­тал, как сейчас. Но ведь палец полковника толще лица на снимке; он мог показать и на соседку — низенькую, толстую, со сладким выражением лица.

Люди за столом отсмеялись и с любопытством ожи­дали продолжения встречи.

Но не все смеялись. Бер Линарес откинулся на спин­ку кресла, небрежно поигрывая зубочисткой, а глаза его — точно два сверла —так и буравили Мигэля. Маль­чик поймал его взгляд, и в ту же секунду Линарес быстрее завертел зубочисткой, словно был поглощен только ею.

Мигэль понял, что минута ответственная, и нужно либо прыгать через пропасть, либо скатиться вниз, рискуя сломать шею. О, в трусости его не упрекнут.

Но и подходить близко к жерди не стоит. Вдруг она не узнает в Мигеле своего Хусто!

И он, который только что высвободил руку из-под руки Аиды Линарес, вдруг подставил ей локоть и, подведя сияющую девочку к столу, на достаточно далекое расстояние от «тетки», небрежно поклонился жердеобразному существу в очках:

— Я рад, что вы в добром здоровье, донья Франсиска.

Леон снова грохнул смехом. Донья Франсиска сде­лала вид, что племянник проявил к ней особую любез­ность, и, усаживаясь за стол, проскрипела:

— Он отлично держится, Хусто. Я всегда утвер­ждала, что офицерское общество его вымуштрует и отпо­лирует. Иль не фо па плёре, мон гарсон. Тон пэр э вив. Жан круа. Нэ-с-па, Хусто? [65]

Еще один удар: Хусто знал французский. Мигэль знает по-французски два слова: «миль диабль» — «ты­сяча дьяволов». Но он сейчас ответит старой хры­човке!

— Миль диабль, донья Франсиска, — режет Ми­гэль.— Когда вы, наконец, перестанете пичкать нас сво­ими иностранными словечками? Все знают, что вы мо­жете безостановочно трещать на четырех языках.

65

Не стоит плакать, мой мальчик. Твой отец жив. Я в это верю. Не так ли, Хусто? (франц.).

Он сейчас крайне груб — Мигэль. Но выхода нет. Линарес заливается. Аида прячет улыбку. Тетка Фран­сиска краснеет и благодарит Хусто за высокую оценку ее познаниям.

Кажется, первый экзамен он выдержал. Что еще от­колет тетка?

— А я ведь приехала за тобой, Хусто, — продолжает донья Франсиска. — Поместью нужна мужская рука. Хозяйство разваливается. Мы прочли о тебе в газете...

Мигэль лихорадочно думает. Что ответить? Не уез­жать же ему из столицы!

— Как старший в семье и доверенное лицо отца, — небрежно замечает донья Франсиска, — ты мог бы, если дела задерживают тебя в столице, выдать мне папель сельядо [66] на управление поместьем.

66

Гербовая бумага (исп.).

Вот сейчас Мигэль разделается с нею раз и навсегда.

— Донья Франсиска, — строго и внушительно говорит он. — Я бы просил вас не касаться этой щекотливой темы — наследства Орральде, — поместье ни на кого не будет переписано. Вы сегодня же покинете столицу и передадите мои распоряжения управляющему.

Полковник и Линарес обмениваются удивленными взглядами: мальчик на их глазах становится мужчиной; из него выйдет толк. Аида горда, что сидит рядом с таким мужественным и независимым человеком. Она кладет руку, усыпанную бриллиантами, на локоть мальчика, но Мигэль вежливо отстраняет ее и обращается к шефу полиции.

— Сеньор Линарес, я благодарю вас за доставленный сюрприз. — Гости хохочут, с нахлебниками здесь не це­ремонятся. — Но мой сюрприз будет для вас не менее ценным.

Бер Линарес, Леон и Мигэль проходят в кабинет, и здесь Мигэль делает свой ход конем:

— Я поклялся отомстить за отца, сеньоры, и я не те­ряю времени даром. Болтаясь по улицам, я подслушал разговор двух босяков и, кажется, смогу показать вам, откуда разлетаются по столице листовки.

— Ты шутишь, Хусто! — крякает Леон.

— Ты повезешь нас сейчас! — Линарес всматривается в мальчика: он не верит, его агенты ловки, но и те не нашли гнезда листовок. Впрочем, чего только не бывает на свете!

— Можно и сейчас, — соглашается Мигэль. — Не­сколько рекомендаций тетке, и я к вашим услугам, сень­оры полковники.

«И кто только научил меня так выражаться? — ду­мает Мигэль. — Я к вашим услугам, сеньоры полковни­ки... Прежде я брякнул бы проще: «Пошли, что ли, поми­доры лопать, пока они не треснут!»

Мигэль, держась от тетки на приличном расстоянии, просит срочно ему переслать крупную сумму и отправить рабочих на сплав леса. «Лес — наше богатство», — повто­ряет он чужие слова. Опекун прерывает их разговор.

— Линарес ждет в машине. Очередная неприятность. Если хочешь,— едем с нами.

Уже в машине, из разговора офицеров Мигэль по­нимает, что их сорвало с обеда. Президент, верный своей «освободительной» миссии, решил освободить гвате­мальцев не только от земли, но и от художественной литературы. Видимо, он решил, что книги могут стре­лять сильнее американских пушек. В городе Эскуинтла в тюрьму свозились сотни крестьян, у которых армасовцы обнаружили книги об истории страны, ее рабо­чем движении или даже обыкновенные буквари. [67] «Спи­ски Армаса», вылетающие из президентского дворца, как пробки из бутылок с шампанским, требовали изъ­ятия из библиотек и сожжения сотен книг и изданий.

67

Эти действия армасовцев лично наблюдал корреспондент французского католического журнала «Эспри».

Чудесные легенды и рассказы лучшего гватемальского писателя Мигэля Анхеля Астуриаса были обречены на замалчивание только потому, что Астуриас, писатель и дипломат, отказался признать новое правительство.

Стихи прекрасного гватемальского поэта Отто Рауля Лейбы, за которым охотились лучшие сыщики Армаса, подлежали уничтожению, — ведь поэт призывал любить гватемальскую землю, которой Армас торговал оптом и в розницу.

Роман французского свободолюбца Виктора Гюго «Отверженные» призывал к борьбе с тиранией и тоже был причислен Армасом к топливным ресурсам.