Тайны имперской канцелярии
Шрифт:
– И какое же это решение?
– спросил знахарь.
– Ты ведь все знаешь, так и ответь сам, - подзадорил его намеренно Иван Алексеевич.
– Я-то знаю, - скромно признался Иннокентий, - но хотел бы слышать это из ваших уст.
– А почему?
– удивился губернатор.
– Знаете, бывают минуты, когда человек вовсе не владеет своим телом. Вот тогда он и произносит то, что мы именуем чистосердечным признанием. Поэтому, я хотел бы, чтобы вы сами все сказали.
Граф с минуту помолчал, о чем-то размышляя, а затем сказал:
– Думаю, что ты, как всегда, прав, Иннокентий. Эти мысли явились ко мне совсем случайно, как бы со стороны.
– Нет, - помотал головой тот, - это не со стороны. Это наши мысли и есть. Они так глубоко спрятаны там внутри, что когда до них докопаешься, то кажется это не наше, а чужое. Ибо мы сами наружно и даже частью внутренне не такие. Потому, когда явь становится наруже, мы так боимся сами себя и боимся показать это другим.
– Тут я с тобой согласен, - подтвердил губернатор, - но как объяснить другое?
– Что?
– То, что идет нам от бога или откуда еще. Вообще, откуда берется все это? Те же думы, помыслы, заблуждения, ошибки и т.д.
– Затрудняюсь ответить на все, но, думаю, что знаю ответ на одно. Все образует все. Именно это и составляет нас самих и заставляет к иному действию.
– Да, мудрено говоришь, - как-то печально ответил губернатор, - но ответь мне на еще один вопрос.
– Какой же?
– Я знаю, что ты молчалив и скрытен. Но все ж, почему ты не взойдешь более высоко, нежели стоишь сейчас. Ведь у тебя все есть для этого: ум, талант, способности. Ты ведь даже стихи сочиняешь, верно?
– Да, - неохотно согласился Иннокентий, - но они не имеют отношения к тому, что я делаю и чем занимаюсь вообще. И не скрытен я вовсе. Просто никому нет дела до всего того, чем я занимаюсь. Да и не нужно это сейчас.
– А когда же станет нужно?
– Не знаю, возможно через каких-нибудь лет сто все востребуется наружу. Но вряд ли им можно будет воспользоваться, как предметом. Даже мысль устаревает во времени. Вечного огня из груди быть не может. Но это, если люди становятся другими. Если же они не меняются, то такие мысли вечны
на самом деле.
– Что, твоя жизнь состоит из вечности мысли?
– удивился губернатор.
– Нет, я бы сказал так. Она составляет общую тленность жизни и вечность небытия.
– А, что ты разумеешь под тленностью?
– спросил Иван Алексеевич.
– Уж не тленность души?
– Да, именно ее, - ответил Иннокентий, вставая с табурета и отходя в сторону к окну, - видите, граф, - продолжал он, - вон солнце, вот мы. Между нами время, а в этом времени люди. Живые, мертвые - разницы не существует. Все одно - они души, витающие в облаках или состоящие здесь на земле. Только время, сокращая разрыв между нами, способно преодолеть все это. Но я не имею в виду, что солнце станет к нам ближе. Нет. Мы должны стать ему навстречу. Очистить свою душу и тогда сократим это расстояние, которое расположено временем.
– А при чем тут тленность души?
– не понял такого ответа граф.
– Тленность?
– переспросил Иннокентий, так и не отходя от окна, - а, что тленность по вашему разумению?
– вместо ответа спросил он сам.
– Откровенно говоря, я мало понимаю это слово, - честно признался граф.
– Видите, вы со мной откровенны и не боитесь сознаться в том, чего не знаете. Но другому вы ведь не скажете подобного, ибо убоитесь позора или простого сраму со стороны тех же друзей по чину и рангу. Вот это и есть тленность души. Это способность человека к раскрытию своего сокровенного перед остальными, а также победа его самого над своим нечисто сердечным признанием.
– Теперь, понял, - обескуражено прошептал граф, удивляясь такому простому объяснению, - но, что понимают под этим другие?
– тут же задал он
вопрос.
– Что другие, что мы понимаем в сущности своей жизни совершенно иное. Для всех тленность - это просто состояние человеческой души. И понимает каждый по-своему правильно. Но чего-то все ж ему не хватает. Потому и не остается ничего иного, как лгать окружающим о правоте своего изречения.
– Да, - тихо промолвил Иван Алексеевич, - здесь я полностью с тобой согласен.
Наступила небольшая тишина, а затем голос Иннокентия продолжил:
– Я знаю, о чем у вас сейчас болит душа. Но не хочу вмешиваться в ваше собственное достижение. Иначе, оно станет уже моим, и вы его не воспримете, как свое. А только свое способно пробудить в человеке силу познания себя самого изнутри и снаружи. Потому, одной жизни мало для того, чтоб облагородить себя. Вы только вдумайтесь в это слово. ОБЛАГОРОДИТЬ.
Что оно обозначает? Да, не что иное, как отгородить себя от поступающей снаружи лжи и насилия ненавязчивой чужой правды. Именно в этом благородстве и кроется суть всего искренне возрождающегося изнутри.
– Я понимаю, - сам не зная почему, сказал граф, внимательно слушая его изречение.
– Да, нет же, вам не нужно совсем это, - не поддержал Иннокентий, - вы можете меня слушать, а решать что-то свое, исходя со всего сказанного мною. Так мы и вырастаем в своих мыслях. Я приближаюсь к своему завершению пути, а вы к своему. Вот настоящая причина таких бесед. Мы оба развиваемся, но при этом не теряем друг друга, а, наоборот, восполняем, так как мысли наши направлены в одну сторону на облагораживание души. Но опять же, одних мыслей мало и надо подтверждать их поступками. Но только в том случае, если что-то уже произросло в вас самих, как состоявшееся и уже обоснованно закрепившееся. В противном случае, лучше ничего не делать,
ибо это будет снова обман и, в первую очередь, самого себя. Всегда принятое и избранное вами самими должно приносить пользу и удовлетворение самому себе, невзирая пока на уготования других, так как те другие, возможно, еще не дошли до этого. В этом и заключен тот разрыв, не дающий всем достичь желаемого. И покрыть его можно только временем, ибо время и есть тот самый лекарь, который восполняет утерянное ранее.
Граф слушал эти слова, и в его голове рождались свои мысли. Иннокентий все так же стоял у окна и что-то говорил, но Иван Алексеевич этого уже не слышал.