Тайны русской империи
Шрифт:
«Отрицание, — писал Л.А. Тихомиров о революционном сознании, — как правило, поражает именно несоответствием между действительными недостатками данного строя и беспощадной суровостью произносимого над ним приговора» {283} .
Абсолютность отрицания и неадекватность его действительному положению вещей в исторической реальности происходит из-за глубоко извращенного представления социальной проблематики в революционном сознании, переносящей в социальную сферу сугубо религиозно-психологические установки. Поэтому требования любой революции к социальной области чрезвычайно завышены и совершенно не поддаются реализации в конкретной жизненной ситуации. Идеи «земного рая», «светлого будущего», «общества социальной справедливости» и тому подобные утопии всеблаженства
«Социальная религиозность» революционного сознания принципиально бесплодна в положительном строительстве. Она готова лишь к разрушению действительного мира, неспособного воплотить революционные идеалы, а значит, становящегося из-за этой неспособности все более ненавистным. По поводу социального мистицизма революционной идеи очень точно заметил тот же Л.А. Тихомиров. «Люди могут делать, — писал он, — сколько им угодно революций, могут рубить миллионы голов, но они так же бессильны выйти из социальной неизбежности, как из-под действия законов тяжести» {284} .
Основную опасность для любого общества представляет «революционное состояние современной личности», возомнившей себя автономной от Создателя и все более покушающейся заместить собою Творца.
Правда большевистской России и правда имперской России.Перед революцией духовные и государственные основы России были, по глубокому замечанию Н.В. Болдырева, «затянуты жиром благополучил» — благополучия прежде всего слоя интеллигентного, не в последней степени из-за этого потерявшего ощущение национальных основ. Это духовное «ожирение», особое «нечувствование Отечества» (выражение Л.А. Тихомирова) при материальном благополучии и образовательной раскалке (в противоположность закалке) национального ума способствовало революционным устремлениям образованных и полуобразованных масс интеллигенции. По-видимому, «ожирение» и ослабление ощущения русских основ достигли столь глубокой стадии, что революция, при всей своей лжи и крови, могла нести в начале XX столетия в себе и крупицы правды. Быть может, эти крупицы правды в революции заключались в насильственном «оголении» основ, в уничтожении жировых отложений, ставших средостением между жизнедеятельными основами и нацией.
«Наше время прекрасно, — парадоксально заявлял Н.В. Болдырев, — и величественно тем, что теперь уже начала не могут быть забыты. Самые глубокие и скрытые начала вдруг оказались на виду у всех, и всем ясно: жизнь определяется тем, что мы кладем в основу, и должен быть сделан выбор этих начал. Правда революции в том, что она показала реальное значение принципов жизни» {285} .
Революция показала, что такое массы, в которых укрепились идеи гуманизма, идеи самодостаточности и самозначимости человека как главной ценности в мире. Безбожная автономность от Творца уничтожила личность как деятельную фигуру исторической действительности и вывела на историческую арену безликую, недовольную и горделивую массу, способную лишь к разрушению.
Обнищание, обесценивание и упрощение жизни уничтожили все возможные «жировые отложения» старого времени и «оголили» те основы, прежде всего религиозные, которыми русский человек жил многие сотни лет. Еще больший эффект этому «оголению» придало одновременное поругание революцией этих основ. «Живая часть России увидела на позорище свои святыни и уже, видимо, навсегда перед ними преклонилась» {286} .
Церковь испытала гонения, сравнимые лишь со временами гонений первых веков христианства, сонм православных мучеников пополнился тысячами и тысячами новых убиенных за веру. Имперская государственность была полностью разрушена — большевистская идея федерального союза, искусственно разделившая единую Россию, стала поруганием всех многовековых
Для воплощения зла революции, для акта разрушения необходима святыня, нужна традиция. И порою необходимо покушение на разорение святыни, чтобы дремлющее добро в людях, покрытое теплохладным слоем безразличия, «ожирением», от потрясения вышло на поверхность и вновь стало руководящим в жизни человека. Правда революции в том, что она была одним из бичей Божиих на ленивых, «ожиревших» от благополучия, «нечувствительных» к своим святыням.
Революция соскабливает с нации «жир» теплохладности, и чем больший слой этого духовного псевдоблагополучия накапливается на теле нации, тем более кровавое сдирание его происходит в исторической действительности.
Стремление к упрощению, овладевающее торжествующим большинством в революции, «как это ни странно, — пишет Н.В. Болдырев, — легкий и приятный процесс, сопровождающийся чувством бодрости и веселья. Освобождаясь от сверхличного и от служебного положения ему, я получаю вдруг возможность свободной и беспечной жизни за счет капитала, накопленного тяжким трудом сверхличного служения. Это приятное головокружение растратчика, который перестает копить и предается сладостному потреблению благ — до тех пор, конечно, пока этих благ хватит» {287} .
Революция — бунт против призвания человека служить сверхличному, распад единого целого на сумму индивидуальностей в массе. Революция — освобождение от традиции, растрата накопленного богатства поколений, следовавших традиции: «Целое превратилось в сумму, но сумма не равна целому».
Переход смысла истории и жизни на личность принижает все сверхличные основы — Творца, церковь, государя, государство, нацию, семью — и уничтожает вообще смысл за пределами человеческого тела и его насыщения. Это такой ущербный «смысл», что в реальности он стремится в небытие, стремится к еще большему распаду, атомизации. Усечение смысла до размера индивида уничтожает и самого индивида. «Революция рассеяла мираж гуманизма, — с глубокой радостью пишет Н.В. Болдырев, — и стало совершенно ясно, что человек сам по себе не имеет никакой ценности и никакого интереса» {288} .
В этом смысле уничтожение революцией большей части нашей старой «освободительной» интеллигенции, бывшей в свою очередь интеллектуальными дрожжами, на которых «подошла» революция, стало определенным этапом в отходе от революционного пути — бродильных элементов становилось гораздо меньше…
Революция удивительным образом явилась не началом нового, а именно концом старого: «Революция взвесила все земное, и оно оказалось легким». Революция несколько раз «взвешивала» русское общество на неких апокалиптических весах — и в 1825, и в 1881, и в 1905 годах, и всякий раз стрелка на весах показывала достаточное (критически достаточное) наличие духовного содержания в русских людях, не позволявшее революции сместить чашу весов в свою сторону. Лишь в 1917 году, вновь «взвесив» все земное в России, революция впервые нашла его столь легким, чтобы перевесить и стать исторической действительностью для России на долгие годы.
Духовная праздность культуры Серебряного века сыграла в этом процессе далеко не последнюю роль. По сути, она стала революцией в культуре, то есть была концом великой культуры XIX столетия.
В культурном мире России XIX столетия наиболее популярными были идеи деизма, рационализма, позитивизма и материализма. К концу XIX — началу XX века неожиданно для многих произошел «духовный переворот» — на русское общество хлынул поток всевозможной языческой мистики в виде спиритических, оккультных, теософских, буддистских, индуистских и прочих учений (Аллана Кардека, Блаватской, Папюса, Штейнера и местных их адептов).