Тают снега
Шрифт:
– Как же с семенами?
– Вот к этому вопросу и подходим. Заберешь семена из шестой бригады и из Ильичевки.
– А Ильичевка?
Яков Григорьевич налил воды, попил и, пристально посмотрев на нее, угрюмо пробасил:
– Ильичевка подождет. Сев в ней обычно начинается позднее. К тому времени семена завезем из соседнего колхоза. У них есть сортовые, дают в долг, до осени.
– Что же с нашими семенами, Яков Григорьевич?
Яков Григорьевич нахмурился, смахнул со стола спичку, потом нагнулся, достал ее, искрошил в пальцах и сказал:
– Не хотел я тебя расстраивать да не скроешь шила в мешке.
– Как нет?
– изумилась Тася.
– Так и нет. Проданы и пропиты.
– Да это что же? Удар в самое сердце колхоза. Преступление!
– Преступление и есть! Ну, ты пока молчи об этом. Идет следствие, и паниковать не надо. Людям хлопот и трудностей без того по горло.
– Он смолк и покачал головой.
– И ведь все с позволения Птахина. Ой, дурная голова. Они, как о тряпку, ноги об него вытирали.
– Стоит такого жалеть, - фыркнула Тася.
– Такие люди, как Птахин, - глина, и от того, в какие руки попадут, зависит - кирпич сделают или безделушку для забавы. Так-то, Таисьюшка. Люди-то разные живут на земле, очень разные.
Тася опустила глаза, затеребила концы косынки, уловив в его словах какой-то глубокий смысл, касающийся и ее.
Яков Григорьевич положил в стол газеты, свернул блокнот.
– Ну, беги завтракай. Распоряжайся тут твердо. У нас еще надо часто круто завертывать, так не робей, подвинчивай гайку. Я постараюсь попутно похлопотать насчет людей и поскорее возвратиться, неохота мне оставлять тебя одну, да и иначе нельзя. Заречье - колхозная житница. Сеять там надо вовремя и хорошо. Во всех здешних будем в дальнейшем расширять посадку картофеля и овощей, а в Заречье - зерновые. В этом весь корень нашего хозяйства. Да, я тебе забыл сказать, будет у тебя хороший помощник.
– Кто?
– Вот догадайся.
– Где мне?
– Решил райком всеми силами вытягивать наш колхоз из прорыва. Уланов и квартировать думает здесь. Повезло нам, - простодушно подмигнул Яков Григорьевич.
– Хоть в этом повезло - и то ладно, - заключила Тася и стала отодвигать стул к стене.
– Я вот еще о чем хочу тебя попросить, Таисьюшка. Будешь наезжать из бригады, ребят моих попроведай. Весна сейчас, река вскрылась, всякое может быть, да и экзамены у них.
– О ребятах не беспокойся.
– Она покосилась с усмешкой на озабоченное лицо Якова Григорьевича.
– И чего вы топчетесь, как зайцы возле капусты! Нерешительные какие-то.
– Ты больно решительная, - улыбнулся Яков Григорьевич и отмахнулся. Иди уж. Скоро все уладим. Вот закончим посевную - и баста! Начнем жить одним домом.
– Давно пора. И окончания посевной ждать не обязательно, не свадьбу гулять. Я вот велю ребятам манатки перетаскивать без тебя - и весь разговор.
– Иди-ка ты, иди, взбалмошная!
– испуганно приподнялся Яков Григорьевич.
– Такое дело сразу нельзя...
– Эх, Яков Григорьевич, Яков Григорьевич!
– покачала головой Тася. Так вот и упустил ты невесту смолоду. Еще и сейчас останешься с носом, предупредила она.
– На тетю Лиду еще любой засмотрится, да окажется не таким тяжкодумом, как ты, - и готово.
– Ладно, не пугай, пуганый я, - смущенно отшутился Яков Григорьевич н, покраснев до самого воротника гимнастерки, пробубнил: - Если Лида разрешит, пусть тут ребята перетаскиваются, так даже лучше. Да поговори прежде с ней, кто ее знает, может,
Тася захлопала в ладоши и от двери, сияя глазами, крикнула:
– Как я рада! Как я рада! Все вместо! Красота! Я и разговаривать с ней не буду, я прикажу, и все! Сколько можно так?
Тася выбежала из кабинета. Яков Григорьевич подошел к двери, притворил ее и так, держась за скобу, постоял в задумчивости. Потом тряхнул головой и прокашлялся:
– Девчонка еще, как есть девчонка!
Он медленно подошел к окну. Отсюда видно было кусок протоки между крутых яров, разрезанных речкой Корзиновкой. В тугом вырезе, как на экране, появлялись и исчезали льдины. Вот проплыло торчащее бревно, за ним ободранные, похилившиеся пихточки. загораживавшие зимой прорубь. Потом кусок дороги, словно обрызганный йодом. Мелькнуло и пронеслось несколько черных льдин, должно быть. стоянка трактора была или что-нибудь мазутное на лед складывали. Между солидно плывущих огромных льдин ныряли и крутились околотые льдинки-коротышкн. Все чаще и чаще стали мелькать темные окна воды. Лед редел. Рука Якова Григорьевича снова потянулась к телефону.
По воде с шуршанием плыли и плыли льдины. Над рекой носились крикливые птицы. С берега, поныривая, прилетела серенькая трясогузка в черном фартучке и такой же ермолочке. Вильнув на ходу, она подхватила муху и села на льдину, довольнехонько покачивая хвостиком. Низко-низко, чуть не касаясь брюшками льдин, промчалась стайка чирков, посвистыная крыльями. Немного спустя в том направлении, где они исчезли, ухнул выстрел.
В Заречье справляли Николу-престольного. Над рекой разлетались переборы гармошки. Мужской голос, едва поспевая за ними, проревел заковыристую частушку. Ему откликнулся бойкий голос подвыпившей и оттого хулиганистой женщины:
Я на камушке сижу,
Слезы мои капают.
Меня замуж не берут,
А лишь только лапают.
Раздался взрыв хохота, заглушивший гармошку. Кто-то подзадоривающе вопил:
– Ы-ы-ых, язви те! Пой, Грунька!..
– Жми на все лады!
– Пропадай моя телега, все четыре колеса!
– Oп, oп, oп, гуляй, Заречье!..
Яков Григорьевич подтащил лодку на берег, послушал маленько и пошел в гору.
Ребятишки, игравшие на берегу в бабки, переглянулись, и один босой помчался в избу, откуда доносилось веселье. Гармошка квакнула и смолкла. Навстречу Якову Григорьевичу, что-то дожевывая на ходу и застегивая пуговицы па гимнастерке, спешил бригадир. Он совсем недавно возвратился из армии, и Яков Григорьевич надеялся. что бригадир из него получится толковый. Армейскую выучку прошел, здесь вырос, людей знает, свой человек. И вот тебе на!
Бригадир по армейской привычке прищелкнул каблуками и заплетающимся языком доложил:
– Гуляют.
Яков Григорьевич смерил его сердитым взглядом:
– Если уж взялся докладывать, так докладывай точнее.
– Гуляем!
– покорно поправился бригадир жалобным голосом и глуповато уставился на председателя мутными глазами.
– Так и будешь стоять?
– спросил Яков Григорьевич бригадира, а краем глаза наблюдал за тем, как в избе панически расталкивают все куда попало. Что-то упало и со звоном разбилось. "О, мать твою!" - ругнулся какой-то мужик, и на него сразу зашикали со всех сторон.
– Веди, что ли, в избу-то!
– снова заговорил Яков Григорьевич и первый шагнул в сени.