Театр французского классицизма

Корнель Пьер

Гораций

О, горе! Женщинам дарована богами Столь пагубная власть над лучшими мужами! И жены слабые, бессмертных теша взгляд, Над сильными, увы, и смелыми царят! Чтоб мужество свое спасти от пораженья, Я в бегстве вынужден теперь искать спасенья, Прощай. Оставь меня иль перестань рыдать.

(Уходит.)

Сабина

(одна)

Ни ярость, ни любовь не стали мне внимать! Нет кары для вины, а горе — безответно. О милости прошу, молю о казни — тщетно! Что ж, буду требовать и плакать вновь и вновь, А нет — сама пролью тоскующую кровь.

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Старый Гораций, Гораций.

Старый Гораций

Печальным

зрелищем не дав смутиться взору, Мы вышнему должны дивиться приговору: Едва победы нас высоко вознесут, Гордыню усмирить умеет вышний суд. То горечь к радости примешивают боги, То слабым станет вдруг и доблестный и строгий, Бывает редко нам даровано судьбой Благое совершать с безгрешною душой. Я скорбью не воздам преступнице Камилле: Мы большей жалости с тобою заслужили. Я этой дочери-изменницы отец, А ты ее сразил, позоря свой венец. Я знаю — эта казнь совершена по праву, Но ты сгубил, мой сын, и честь свою и славу. И лучше б не карать совсем вины такой, Чем за нее воздать твоей, мой сын, рукой.

Гораций

Достоин казни я — назначь же мне любую: Я пролил кровь сестры, о родине ревнуя. Но если решено, что это тяжкий грех, И должен слушать я укоры ото всех, И что на мне позор — тебе дано по праву Изречь свой приговор и совершить расправу. Возьми же кровь мою — ведь я содеял зло, И на нее теперь бесчестие легло. Я не стерпел вины, судом ответив скорым, Мириться ли, отец, тебе с моим позором? Когда поступками задета наша честь, Отец такой, как ты, считает долгом месть. Да замолчит любовь, где нету оправданья: Мягкосердечный сам достоин наказанья, И славе собственной цены не знает он, Когда щадит того, кто им же осужден.

Старый Гораций

Но быть суровыми порою мы не в силах, И для самих себя детей прощаем милых. В преклонном возрасте еще сильней любя, Мы не караем их, чтоб не карать себя. Не то, что видишь ты, мой взор в тебе находит, Я знаю… Здесь наш царь! В покои стража входит.

ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ

Тулл, Валерий, Старый Гораций, Гораций, стража.

Старый Гораций

Я честью вознесен превыше всех людей, Мой государь — у нас, под кровлею моей! И вот, у ног царя…

Тулл

Нет, встань, отец мой, смело, Ведь за высокое и доблестное дело Обязан я как царь — мое служенье в том — Высокой почестью отметить славный дом.

(Указывая на Валерия)

Он послан был к тебе тотчас же после боя, Но сам я захотел увидеться с тобою. Кто удивился бы, когда поведал он, Что гибелью сынов ты не был сокрушен? Твоей ли твердости прекрасной и суровой Могло поддержкой быть сочувственное слово? Но мне приносят весть — внезапно сам герой Злодейством омрачил свой подвиг боевой: О чести родины безудержно ревнуя, Он дочь твою сгубил, сразив сестру родную. Для самых сильных душ удар такой жесток,— И как тебе снести неумолимый рок?

Старый Гораций

Мне тяжко, государь, но есть в душе терпенье.

Тулл

Да, опыт жизненный приносит утешенье. Хотя мы все, увы, нередко узнаем, Что бедственные дни идут за светлым днем, Но мало у кого настолько хватит воли, Чтоб мужество хранить в такой тяжелой доле. И если бы тебе, утратившему дочь, Сочувствие мое могло теперь помочь, То знай, что с жалостью, такой же бесконечной, Как скорбь твоя, мой друг, люблю тебя сердечно.

Валерий

Владыками небес дано земным царям Вершить над нами суд, законы ставить нам, И, родине служа, их власть, для всех святая, За грех должна карать, за подвиг награждая. Позволь, мой царь, слуге смиренному сказать: Ты жалостлив к тому, что надо покарать. Позволь мне…

Старый Гораций

Как! Умрет стране стяжавший славу?

Тулл

Пусть он окончит речь. Я рассужу по праву. Всегда, везде для всех да будет правый суд, Ведь только за него царей без лести чтут. Ужасное свершил твой сын, и воздаянья Здесь можно требовать, забыв его деянья.

Валерий

Внемли же, государь всеправедный. Пора, Чтоб голос подняли защитники добра. Не злобу доблестный в нас вызывает воин, Приявший

почести: он почестей достоин. Не бойся и еще щедрее наградить — Ведь сами римляне хотят его почтить. Но если он палач сестры единокровной,— То, славясь как герой, пусть гибнет как виновный. Ты — царь, отечества надежда и оплот,— От ярости его спаси же свой народ, Когда не хочешь ты господствовать в пустыне: Так много близких нам война скосила ныне, И оба племени соединял тесней Во дни счастливые так часто Гименей, Что мало римлян есть, не потерявших зятя Иль родича жены в рядах альбанской рати И не оплакавших на празднестве побед Своей родной страны — своих семейных бед. Но если мы, скорбя, преступны против Рима, И может нас герой карать неумолимо,— Кто будет варваром жестоким пощажен, Когда родной сестре пощады не дал он? Он не сумел простить отчаянья и гнева, Что смерть любимого вселила в сердце девы: Ей факел свадебный мелькал в дыму войны, Но с милым навсегда мечты погребены. Рим возвеличился и стал рабом нежданно: И наша жизнь и смерть — уже в руках тирана. И дни бесславные еще мы сможем длить, Пока изволит он преступников щадить. О Риме я сказал; теперь добавлю смело: Для мужа доблести позорно это дело. Я умолять бы мог, чтоб царь взглянул сейчас На подвиг редкостный славнейшего из нас. И он увидел бы, как, местью пламенея, Из раны хлынет кровь перед лицом злодея. Он содрогнулся бы в ужасный этот миг, Взглянув на хладный труп, на нежный юный лик. Но мерзостно давать такие представленья. Назавтра выбран час для жертвоприношенья. О царь! Подумал ты, угодно ли богам Принять воскуренный убийцей фимиам? Он для бессмертных — враг. За святотатство это И у тебя они потребуют ответа. Нет, не рука его решала бранный спор, — Помог отечеству бессмертных приговор. И, волею богов свое возвысив имя, Он славу запятнал, дарованную ими; И, самый доблестный, веленьем вышних сил Он сразу и венец и плаху заслужил. Мы жаждем выслушать решения благие, Злодейство это здесь совершено впервые; И, чтоб небесный гнев не пал теперь на нас, Отмсти ему, богов немилости страшась.

Тулл

Гораций, говори.

Гораций

Мне не нужна защита! Ведь то, что сделал я, ни от кого не скрыто. И если для царя вопрос уже решен, То слово царское для подданных — закон. Невинный может стать достойным осужденья, Когда властитель наш о нем дурного мненья. И за себя нельзя вступаться никому, Затем, что наша кровь принадлежит ему. А если роковым его решенье будет, Поверить мы должны, что он по праву судит. Достаточно тебе, о царь мой, приказать: Иные любят жизнь, я ж рад ее отдать. Законная нужна Валерию расплата: Он полюбил сестру и обвиняет брата. Мы для Горация взываем об одном: Он смерти требует, и я прошу о том. Одна лишь разница: хочу законной мести, Чтоб ничего моей не запятнало чести, И вот стремимся мы по одному пути, Он — чтоб ее сгубить, я — чтоб ее спасти. Так редко может быть, чтоб сразу проявила Все качества свои души высокой сила. Здесь ярче вспыхнуть ей удастся, там — слабей, И судят оттого по-разному о ней. Народу внешние понятней впечатленья, И внешнего ее он жаждет проявленья: Пусть изменить она не думает лица И подвиги свои свершает без конца. Плененный доблестным, высоким и нежданным, Он все обычное готов считать обманом: Всегда, везде, герой, ты должен быть велик, Хотя бы подвиг был немыслим в этот миг. Не думает народ, когда не видит чуда: «Здесь той же доблести судьба служила худо». Вчерашних дел твоих уже не помнит он, Уничтожая блеск прославленных имен. И если высшая дана тебе награда,— Чтоб сохранить ее, почить на лаврах надо. Хвалиться, государь, да не осмелюсь я: Все ныне видели мой смертный бой с тремя. Возможно ль, чтоб еще подобное случилось, И новым подвигом свершенное затмилось, И доблесть, гордые творившая дела, Подобный же успех еще стяжать могла? Чтоб доброй памяти себе желать по праву, Я должен умереть, свою спасая славу. И жалко, что не пал, победу завершив. Я осквернил ее, когда остался жив! Тому, кто жил, себя для славы не жалея, Перенести позор — нет ничего страшнее. Спасенье верное мне дал бы верный меч, Но вот — не смеет кровь из жил моих истечь. Над нею властен ты. Я знаю: преступленье — Без царского ее пролить соизволенья. Но, царь мой, храбрыми великий Рим богат: Владычество твое другие укрепят. Меня ж от ратных дел теперь уволить можно; И, если милости достоин я ничтожной, Позволь мне, государь, мечом пронзить себя — Не за сестру казнясь, а только честь любя.